карь, много курит и потому басит, лет за сорок.
Роберт Максимович Ночуев – хормейстер, 38 лет.
Дина Васильевна Швец – диктор, приблизительно того же возраста.
Роман Романович Непотоцкий – провизор, между сорока и пятьюдесятью.
Глеб Алексеевич Валетов – поэт-песенник, ему под сорок лет.
Лида – горничная в гостинице, двадцатилетнее существо.
Действие происходит в Покровске.
Действие первое
Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. Стоит Рафаэлев. Стремительно идет Зара Петровна. Плащ, наброшенный на ее плечи, развевается за ее спиной.
Зара Петровна. Ты?
Рафаэлев. Да. Я.
Зара Почему ты сбежал?
Рафаэлев. Я не сбежал. Я бежал.
Зара. Почему ты здесь?
Рафаэлев. Потому что ночь.
Зара. Что из того?
Рафаэлев. Потому что улица.
Зара. Ты безумен.
Рафаэлев. Потому что фонарь. И аптека.
Зара. Зачем тебе аптека?
Рафаэлев. Ты этого не понимаешь?
Зара. Нет. Ты хочешь цианистого калия? Тебе его не продадут.
Рафаэлев. А жаль.
Зара. Иди домой.
Рафаэлев. У меня нет дома. Я уеду в Карелию. Там леса.
Зара. Что за вздор!
Рафаэлев. А вот и не вздор. Когда в истерическом самозабвении ты слушала эту мерзкую песенку, эту пресловутую «Верочку», Ночуев подмигивал всем и каждому.
Зара. Должно быть, ты сам ему раззвонил.
Рафаэлев. Почему ты так думаешь?
Зара. Я тебя знаю. Ты физически не способен хранить доверенную тебе тайну.
Рафаэлев (кричит). Я не мог! Я шатался под этой тяжестью. Я был вынужден ее разделить.
Зара. С кем?
Рафаэлев. С Ночуевым.
Зара. Это значит – со всеми. Ты повел себя как баба.
Рафаэлев. Зара!
Зара. На потребу досужему любопытству ты швырнул одновременно три имени. И мое, и свое, и имя Валетова.
Рафаэлев. На Валетова мне чихать!
Зара. Стыдись! Не теряй человеческого облика. Ревнуй, терзайся, но не забывай – речь идет о поэте, об избраннике.
Рафаэлев. Он – избранник?
Зара. Ты это знаешь сам.
Рафаэлев. Потому что он накатал эту «Верочку»?
Зара. «Верочку» поет стар и млад. И не только «Верочку», ты это знаешь. Его песни у всех на устах.
Рафаэлев. Его песни! Ночуев мне объяснял, как их варганят.
Зара. Слушай Ночуева.
Рафаэлев. А Ночуев – хормейстер. Профессионал. Он-то знает. Сочиняют мелодию, к ней подбирают бессмысленный текст. Он у них называется «рыба»…
Зара (возмущенно). У них!
Рафаэлев. Рыба! И уж под эту рыбу пишутся вот такие стишки. Такие ж бессмысленные.
Зара. Низко!
Рафаэлев. Как называется его сборник? «Мои песни»? Надо бы «Мои рыбы».
Зара. Подло!
Рафаэлев. И он еще – фарисей. «Вера, Верочка, Веруша, хорошо с тобой молчать, я молчанья не нарушу, на устах моих – печать». Ежели ты так любишь молчать, не голоси на всю Россию.
Зара. Рафаэлев! Ты себя унижаешь.
Рафаэлев (с горечью). Ты права. Я хранил семейный очаг. Я здесь глотал покровскую пыль, радуясь, что ты дышишь озоном в этом порочном нечистом Крыму.
Зара. Что же делать, если я полюбила?
Рафаэлев. Замолчи!
Зара. Как хочешь.
Рафаэлев. Нет, говори. Как все было.
Зара. Но ты же слышал…
Рафаэлев. Я требую.
Зара. Мы стояли с ним в очереди. Он был за мной. И внезапно заговорили друг с другом. Это был какой-то странный толчок. Оказалось, он родился в Покровске. Называл мне какие-то имена. Постепенно что-то росло, клубилось. И сгустилось.
