чётко и ясно – две голубые ниточки, похожие на те, из которых вяжут шерстяные свитера, – незримые связи. Незримые связи были тем умением, что приобретаешь сразу, как только подчинишь себе искру, – этакая основа основ.
И, не раскрывая глаз, Ананд побежал по нитям, вдыхая рыбий дух – это взрослые возвращались с рыбалки с уловом. Его нос раздразнивала рыжая, кирпичного цвета пряность, которую несли на своих прогнувшихся спинах в корзинах стайки тигриц (он видел их выгнутые оврагами спины, хотя в эту минуту не видел ничего!); он слышал, как на их головах плещется в кувшинах вода, слышал позвенивающий жеманный смех беспечно прогуливающихся молодых тигриц и бряцанье доспехов королевской стражи. Почувствовал, как ветер, подхватив песок из-под лап резвящихся совсем ещё маленьких тигрят, швырнул песок ему в мордочку – пришлось умываться на бегу.
Ананд открыл глаза, только когда две голубые ниточки почти оборвались. Старшие тигрята сидели кругом, а в круге, показывая чудеса кошачьей грации, боролись в облаке пыли двое учеников. Учитель, возвышаясь над всеми, следил за боем строгим, оценивающим взглядом: на поле боя двое его учеников, казалось, совсем не касались друг друга: один проскальзывал под лапами другого, другой уклонялся от ударов, втягивая голову в плечи, прижимался к земле, пятился, подпрыгивал и перепрыгивал через соперника, выгибаясь в прыжке. Потом в ход пошла искра, и Акил превратился в воду, расплескавшись на песке лужицей. Фар потерянно топтался по лужице, но быстро сообразил и тот час же сам стал водой. Две волны сцепились гребешками, и началась буча. Братья вернули себе свой истинный вид, свились в клубок, и клубок покатился по полю битвы. Учитель впервые туго улыбнулся и остановил бой. Братья, помятые и растрёпанные, вернулись в остальным ученикам, вскользь самодовольно и с хитрицой косясь на Ананда, всё это время наблюдавшего за уроком, который больше походил на потасовку, чем на урок.
Акил был выше Фара, и кончик левого уха у него был загнут, как краешек страницы у книги, и прирос к уху от рождения. В каждом бенгардийце всё было прекрасно, а это небольшое своё уродство Акил ненавидел до дрожи и никому не позволял не то что шутить, даже упоминать о нём. Возможно, из-за него Акил был таким несносным и злым.
«Выходит, я был прав: кузнечик – их лап дело!» – мысленно воскликнул Ананд. Но на разборку с братьями времени не было – вот-вот начнётся занятие. А сегодняшний урок обещал быть чрезвычайно интересным.
Класс Ананда расположился там же, где и всегда – в тени старого дуба. Ученики сидели кружком и все, включая учительницу Манишу, ждали только Ананда. Тигрёнок, пряча глаза, извинился за опоздание и влился в кружок, подсев поближе к учительнице.
Маниша служила живым примером бенгардийского терпения и любви. Она была нежной и мягкой тигрицей, будто слепленная из хлебного мякиша, и все её движения, будь то поворот головы или взмах хвоста, были невесомы, неспешны и изящны, как шёпот весны, и лишены всякой
