метя в беззащитное горло. Но воину ни к чему озираться, рассматривать каждого врага. Он хребтом знает, когда заходят со спины. Охотник припал на корточки в последнюю секунду, кончиком меча вспарывая чёрное брюхо самого нерасторопного оглоеда. Тот завизжал и заметался. Из брюха дымными лентами свисали призрачные внутренности, бледнея и рассеиваясь от каждого движения. Остальные вторили: смерть одного – боль для всей стаи.
– Мамочка! – заметалась роженица. – Мамочка!
Окликнутая забарабанила кулаками в дверь: впустите! Да Верд метнулся раньше, загораживая проход, подпирая плечом. Сунется кто – живым не уйдёт. Оглоеды вечно голодны и не чают тот голод утолить.
– Терпи, Данушка! Скоро, скоро закончится всё! Верд!!!
Едва успев обернуться, охотник рубанул сверху вниз, рассекая надвое зависшего у кровати нечистого.
– Бабы, – презрительно бросил охотник, поджимая губы: всё ж блестящие восторгом глаза юной колдуньи тешили давно очерствевшее самолюбие.
Он провернул клинок, ловя отражение затухающей лучины, направил солнечного зайчика в скопище хищников, разгоняя их, разделяя на части большое, целое и зубастое.
Понятливая Талла добавила ещё лучинку, вторую, третью – сколько нашлось. Лишь бы не потух живительный огонь! Лишь бы Бог с Ножом не отвернулся, уберёг!
Бог с Ножом, понятно, являться не собирался. И брат его, Бог с Ключом, и сестрица с Котлом – никому дела не было до измученной Даны, до противной божествам девки с даром. И уж точно не собирались они выручать охотника без чести и совести. Пришлось Верду самому становиться защитником. Не с ножом, так с мечом. Чем хуже-то?
Взмах – и раненый оглоед падает на пол, чтобы рассыпаться золою.
Удар – и стонет, мечется роженица, визжит не хуже нечистика.
Свист – и Талла утешает, шепчет, подбадривает. И уже кажется, что не Дану, а Верда. Утирает холодный пот, касается губами лохматой головы. А по голубым сияющим нитям, что тоньше паутины, утекает из тела усталость.
– Ма-а-а-а-а-а-ама!
Верд провернулся на каблуке, сияющим кругом ударов отпугивая злодеев, а вопль женщины двоился, разделялся и продолжался. И в вопле слышна новая жизнь: молодая, горячая, требовательная!
Удар удивил и самого воина. Уж насколько он умел сражаться, насколько знал, когда сделать вдох, когда сигануть в сторону, когда прогнуться… Но меч, точно ведомый чужой рукой, показался вдруг втрое легче лёгкого. Верд размахнулся, стиснул двумя руками рукоять и сделал страшное: расстался с оружием, бросил его, как палку какую, в тёмное облако, из которого шелестели крылья голодных духов.
Поймав отблески лучин, отражая голубоватое сияние ладоней колдуньи, меч распорол тучу в самой середине, точно упрямый солнечный луч. Талла торопливо свесилась с кровати, подобрала клинок, пока напуганные оглоеды не опомнились, и резанула пуповину.
Всё, родилась новая жизнь. Злыдни остались
