идесяти. После пятидесяти подтягиваний парень сделал переворот и спрыгнул с турника в сопровождении одобрительных возгласов и восхищённых взглядов.
В это время открылись двери военкомата, во дворе которого и толпилась группа ребят около тридцати человек.
– Колька, подай сапоги! И айда все в военкомат! – крикнул парень, спрыгнувший с турника, молодому щуплому парнишке лет девятнадцати.
И все ребята, расталкивая друг друга, побежали в открывшиеся двери.
– Колька, ну что ж ты такой нерасторопный! Какой из тебя боец? Сапоги еле тащишь. А как в бою снаряды таскать будешь? Или автомат как поднимать? А из него ещё стрелять нужно! – с досадой кричал Алексей.
– Так сам бы и таскал свои сапоги! Зачем меня просить?
– Ну надо ж и тебе какое-нибудь применение найти, – ответил Лёша.
Уже на следующее утро эти молодые ребята, мужчины постарше и достаточно пожилые интеллигенты в военной форме стояли на платформе перед составом, отправляющимся на фронт. Шел первый месяц Великой Отечественной войны. Большинство солдат широко улыбались. И только провожающие родственники и невесты плакали и подолгу обнимали своих мужчин.
Рядом с Колей стояла только его мать. И ни то с упрёком, ни то с обидой наставляла его:
– Ты там держись молодцом, командиров слушайся. Жаль, что ты у меня такой неказистый получился. Вон остальные какие бравые солдаты! Мы с такими защитниками быстро войну выиграем. Мать-то не посрами. В плен-то, главное, не попади. Да ладно, сама тоже виновата! Не раскормила, не дорастила…
Действительно, на фоне остальных солдат Коля выглядел ребёнком лет четырнадцати – худой, маленький, с тонкими ручками. Форма мешком висела на нём, а пилотка проваливалась, закрывая уши и наползая на глаза. А Коля грустно посмотрел на мать, обнял ее и сказал:
– Не переживай, мама, за меня. Я там научусь воевать и защищу тебя от всех врагов.
Многие из новобранцев были приписаны к артиллерийскому полку, который находился под Смоленском. Но линия фронта приближалась так стремительно, что спустя два месяца полк оказался на переднем крае обороны, а Колина батарея была передислоцирована к деревеньке Сокольничи в Белоруссии… Обучиться солдаты, конечно, не успели. Собственно, даже не было создано боевое расписание, поэтому у Коли не было конкретного места в орудийном расчете. А командир только причитал:
– Ну и зачем мне тебя прислали, ни снаряд поднять не может, ни прицел навести не способен. И, уж, конечно, орудие откатить не в силах. Зачем такой боец в артиллерии?
Вскоре разведка принесла плохие вести. Враг начисто разбил наши оборонительные порядки, уничтожил линию снабжения боеприпасами и разбомбил фронтовой аэродром. Это означало, что защищаться предстояло только силами одной батареей 76-миллиметровых пушек, без прикрытия пехоты, авиации и без снабжения. Это было чистым самоубийством. Таким образом, первый боевой приказ, который получила батарея Николая Сиротинина – это приказ «Отступаем на подготовленные рубежи за Смоленском!».
Батарея в спешке стала собираться. А враг был уже в нескольких десятках километров от деревеньки и быстро продвигался вперёд, не встречая никакого сопротивления.
Командир построил бойцов, дал последние напутственные распоряжения бойцам. И в заключение сказал:
– Враг уже совсем близко и будет наступать нам на пятки. Принято решение о том, чтобы оставить на позиции одну пушку с боекомплектом и одного бойца для прикрытия отступления. Чтобы хоть на час задержать врага. Кто готов остаться?
В глазах бойцов уже не было былой бравады. Они видели отступающих, раненых, сломленных морально солдат и слышали их рассказы о невероятной мощи врага. Об их несметном числе, о мощных танках и способности раскатать любую оборону.
– Сидоров! – вызвал командир Алексея-спортсмена, – готов остаться?!
– Так точно! Конечно, готов! Но считаю, что принесу больше пользы в бою в составе полного боевого расчёта! – и тихонько скосил глаза на Колю, показывая командиру, что «оставьте лучше этого. Всё равно пользы от него никакой». Командир намёк понял, коротко подумал: «И правда, зачем мне этот балласт? Как я забыл про него?» – и вызвал:
– Сиротинин! Останешься в прикрытии! – Он уже не спрашивал. Он чётко отдал приказ. Ослушаться которого было нельзя. Но у Коли и мысли не было отказываться. Его сжигала досада. “Даже не повоевали, а сразу отступать. Так можно разве?” Остаться – означало верную смерть. Но это почему-то не пугало Кольку. Злость на врага и жажда боя давно горели в нём. Хотя не о таком бое фантазировал Коля, но и перечить приказу не собирался.
Он только сказал:
– У меня есть пожелание… – И после паузы тихо: – последнее…
Командир посмотрел на него, улыбнулся
