быть точным, это была не одна работа – это была целая дорожная сумка, набитая набросками, эскизами и какими-то, почти ничего не стоящими карандашными рисунками, за которую неизвестно откуда взявшийся покупатель, вроде бы из какого-то зарубежного музея современной графики, отвалил Илье баснословную по тем временам цену. Сумку Илья упаковал при переезде из одной съемной квартиры в другую и продал ее, даже не заглянув внутрь. Ему было все равно.
Ощутив странную ностальгию, Илья разглядывал лист блокнота с собственным договором. Он подписал его пять лет назад – и, хотя в тот вечер был в стельку пьян, Илья помнил все до мельчайших подробностей.
То была хорошая осень. Хорошая потому, что он понял, что ему больше нечего ждать. А если нечего ждать – к чему печалиться, правда? Утро начиналось со ста грамм холодной водки и салата «Мимоза» в рюмочной «Посошок», в подвале у метро Новокузнецкая, откуда Илья вместе с альбомом и карандашами перекочевывал в ближайший сквер. Территория в сквере была поделена просто: возле выхода со станции обретались музыканты, какой-то дурной безымянный бэнд, состоящий из вечно простуженного гнусавого солиста с гитарой и басиста, таскающего с собой гитарный «комбик», привязанный к хозяйственной тележке на колесиках. Музыканты играли исключительно русский рок и иногда угощали Илью отличным ганджубасом. В дальнем углу сквера неизменно просила милостыню однорукая веснушчатая девица, выставив изуродованную когда-то в детстве культю под нос прохожим. Вокруг самого метро тут и там на лавочках сидели бомжи и водившие с ними дружбу местные алкоголики, чей ежедневный маршрут также пролегал через «Посошок». А сам Илья всякий раз выбирал себе новое место – он мог рисовать на лавке, устроившись на ограде возле фонтана или просто на земле, усевшись на рюкзак.
В ту осень он получил кличку «Художник». Все было просто – полноценный портрет стоил порцию горячего и пол литра водки. Шарж он рисовал за сто пятьдесят грамм. Профиль накидывал за сто. Денег Илья со своих случайных собутыльников и по совместительству клиентов не брал из принципа – такое у него было настроение. Из квартиры, которую они снимали со Светкой, он съехал почти сразу после того, как она от него ушла. Вещи оставил у одного хорошего друга. Ночевал то здесь, то там – круг его знакомств в Москве был настолько обширен, что его кочевая жизнь со случайными ночными вписками могла длиться целый год. Деньги, оставшиеся от росписи караоке-бара на Солянке, почти закончились. Будущее не просто было туманным, как пишут иногда в книгах – будущего вообще не было.
Можно было чуть подучиться и устроиться татуировщиком в салон к одной знакомой девице или вернуться в рекламное агентство, в котором он подрабатывал дизайнером все студенчество. Можно было наступить на горло собственной гордости и пойти репетитором – преподавать живопись отпрыскам какой-нибудь богатой семейки, страстно косящей под аристократию. Но он вдруг понял, что не хочет что-то планировать, кем-то работать, под кого-то подстраиваться. И даже не потому, что ему, выпускнику Суриковки и обладателю гран-при конкурса студенческих работ в Торонто, было западло разрисовывать
