всегда было сыро, по всем помещениям гуляли сквозняки, да и красотой внутреннего убранства он не отличался, несмотря на то что некоторые залы расширили и украсили гобеленами, чтобы устраивать там пиршества.
Да еще и Тюремная башня… Она стояла совсем рядом и являлась частью замка. Неизвестно, с каких пор она стала тюремной, ведь изначально это была самая красивая и самая большая башня замка, которую отстроили, чтобы издалека следить за подступающим врагом. Но со временем из алькеров сделали камеры для знатных особ, а часть подземелий, которыми были соединены замок и башня (и, поговаривают, что и собор, и другие важные здания столицы) приспособили под камеры для отребья, ожидающего либо казни, либо отправки на вечные работы в шахты под неусыпным надзором стражников.
Отец Вэйланда, несмотря на свою королевскую кровь, был брошен в одно из подземных узилищ… И каждый раз при взгляде на Тюремную башню, Вэйланд невольно задавался вопросом, почему брата короля лишили даже такой малости – ожидать казни в верхних камерах.
Он старательно гнал от себя эти мысли, ибо ничего, кроме тоскливой безысходности они не приносили. Ответа на этот вопрос он не знал. Единственный человек, которого он мог спросить об этом, Генгрэд, либо отмалчивался, либо старался перевести разговор на другую тему. Поэтому Вэйланд старался убедить себя, что это не его дело, и нужно, видимо, смириться с тем, что он никогда не узнает всей правды. А может, она и не нужна вовсе, эта правда? Однако эти мрачные мысли давили на него своей гранитной тяжестью, пока он проезжал по узким улочкам, с домами, которые буквально нависали над ним. Но как только Вэйланд оказывался на широком проспекте, выныривая из затхлости, серости и грязи в царство света и свежего воздуха, тяжелые мысли отступали и затаивались где-то в своем укрытии, чтобы настигнуть его вновь, когда перед глазами предстанет величественная Тюремная башня…
Центральные улицы города были застроены богатыми лавками, домами зажиточных горожан и пестрели яркими красками, притягивая к себе восхищенные взгляды. Здесь бурлила жизнь: двигались нескончаемые потоки людей, о чем-то вещали глашатаи на площади, мчались изящные кареты и живописные кавалькады – все это куда-то устремлялось и спешило…
Уже подъезжая к дому, Вэйланд заметил в мутном окне трактира давешнего толстяка-лжеаристократа, который показывал всем присутствующим мертвую голову воруса и, размахивая руками, что-то живо рассказывал. Развернув лошадь, Вэйланд направился к трактиру.
Тихонько войдя и сев за спиной толстяка, который держал голову твари, паж решил послушать его лживые россказни.
– … и эта тварь бросалась на меня, на самого Гарета! И из-за того, что я боролся с ней голыми руками, пришлось бить ее прямо головой, от этого у меня и разбито лицо, но как только она начала слабеть от моей хватки, я выхватил свой меч и всадил его прямо в голову! – увлеченно живописал толстяк, – и сразил ее наповал! Вот это и отличает меня от простого люда, поэтому
