замерли, нетерпеливо разглядывая показания прибора. Замолчали. Посмотрели друг на друга, опять молчим. Наконец, Борисыч прервал затянувшуюся паузу. Спросил, с недоумённым сомнением спросил.
– Что видишь?
– Да вроде как зашкаливает прибор, может, не исправный?
– Не должен, он же целый, трещин нету, чего ему ломаться? Ну что ж, тогда остаётся только дегустация.
– Давно пора, наполняй, Борисыч, чашки, сейчас испробуем, и все твои сомнения исчезнут. Я нисколько не сомневаюсь в твоей компетенции в этой технологии, без прибора обойдёмся.
Борисыч аккуратно, как всегда, бережно наполнил вовремя пододвинутые мною к нему чашки, не пролив ни капли. Конечно, хотелось бы пополнее, ну да ладно, ещё наверстаем. Был бы Фёдорыч с нами, непременно сделал бы замечание по поводу краёв чашечных.
Был произнесён соответствующий моменту тост, кем произнесён, сейчас затрудняюсь сказать, да и не важно, главное громко и с выражением, от души был сказан.
Махнули мы с Борисычем «чайку» и… А далее произошло то, что вспоминается с содроганием.
Для меня исчезли все звуки, доносящиеся из открытого окна, полный штиль наступил, космическая тишина настала, и воздух в лёгких пропал, полный вакуум образовался. Не вздохнуть, не п… не получается. Жуть. По телу волна пошла, довольно ощутимая, сверху до низу покатилась, а за ней мурашки шибко, ходко так запрыгали, до самых пяток, куда дальше поскакали, не знаю, дальше только пол, по нему, видать, рассеялись. Ну, да бог с ними, не до них.
Кое-как отдышался, чувствую, что пока говорить не могу, сиплость в голосе, слова не проталкиваются.
Ладно, думаю, не навек же я онемел, должно рассосаться, обязательно должно, а как же иначе.
Кое-как до минералки, не глядя, на ощупь, судорожно дотянулся, глотнул, чтоб бурю внутри поднявшуюся успокоить, помогло, утихомирилась.
Вот и другая волна по мне пошла, не такая, как до этого, а тёпленькая, приятная, вот уже и жарко мне стало, аж распирает всего.
Приоткрыл кое-как слезящиеся глаза, на Борисыча глянул, жив или как. Похоже, и его цунами ощутимо накрыло, вон как дрыгается, как мешком пришибленный, вроде как «падучая» на него напала. Нормально, живой, значит. Похоже, и к нему дыхание вернулось, хлюпает чего-то, но тоже пока без слов. Глаза у него, видно, раньше моих открылись, тоже со слезой, но заметно увеличенные в размерах, как у жены вождя пролетариата на закате юности, пучеглазые. У меня не выпучились, поскольку они по жизни узковатые, а у него, нате вам, выпучились. И лицо у Борисыча колер сменило, да ещё и округлилось заметно, морщинки разгладились. Я своё потрогал, дабы убедиться – задела меня такая же метаморфоза или как. Потрогал свою морду лица и убедился, задела. Похоже, ещё покруче Борисыча задела, на ощупь даже определил её несоответствие нормальному размеру. Забеспокоился было, а потом рукой махнул, не лопнула, и ладно.
Припал Борисыч к минералке, мною протянутой, до конца её выдул. Палец на меня наставил, сказать что-то хочет, но пока безрезультатно,
