исполнясь негодованием, принял речь и велел сказать сирийскому паше чрез греческого драгомана, что права, дарованные султанами и нынешним правителем Египта, нам известны, что нарушение этих прав слишком явно и что мы, будучи свидетелями того, что делается, и тех смятений, которые могут произойти, – берем на себя довести все это до сведения Мегмета-Али, и требовать суда виновнику происшествия. Эта речь произвела желаемое действие. Паша отступил от своего обещания армянам, – арабы получили дозволение исполнить свой обряд, но раздраженный паша вывел почти всех стражей, дабы в случае беспорядков обратить всю вину на греков и на нас. Радость и признательность арабов были невыразимы; сквозь решетки алтаря они посылали нам свои изъявления благодарности обычными знаками восточных народов и даже поцелуями. Шумное торжество их и возгласы – совершились; тогда растворились Царские двери греческого алтаря; толпа раздвинулась, открыв путь к Гробу Господню, – и разоблаченный митрополит в одном белом подризнике, со связкою незажженных свечей в руках, для принятия святого огня, направился к часовне Гроба Господня, предшествуемый всем духовенством в белых ризах, блестящих золотом. Митрополит удостоил дать нам место вслед за собою. Толпы диких и бунтовавших арабов пребыли мирны как агнцы, лишь некоторые вырывались иногда из рядов, чтоб поцеловать одежду митрополита или только коснуться ее, несмотря на все воспрещения и угрозы предводившего процессию янычара.
Таким образом мы достигли часовни Гроба Господня среди чудного зрелища народа, волнуемого или нависшего со всех аркад и карнизов. В часовню Гроба Господня вошли за митрополитом только один из греческих Епископов, архиерей армянский (недавно получивший на это право), русский консул, прибывший из Яфы, и мы, трое русских путешественников. За нами затворились двери. Никогда не угасающие лампады над Гробом Господним были уже потушены; одно слабое освещение проходило к нам из храма сквозь небольшие боковые отверстия часовни. Минута эта торжественна: волнение в храме утихло. Все исполнилось ожидания. Мы стояли в приделе Ангела, пред отваленным от вертепа камнем; один только митрополит вошел в пещеру Гроба Господня. Я уже сказал, что вход туда не имеет дверей. Я видел, как престарелый митрополит, склонясь пред узким входом, вошел в Святой вертеп; не прошло минуты, как мрак озарился светом, – и митрополит вышел к нам с пылающим пуком свечей.
Едва только свет огня блеснул сквозь отверстия часовни, как безмолвие толпы заменилось самыми необузданными восклицаниями и буйным волнением. Не довольствуясь огнем, поданным народу чрез боковые отверстия часовни, арабы вломились в запертые двери, сколько для принятия святого огня из первых рук, столько ж и для достижения чести нести митрополита, по обычаю и по необходимости, на плечах до соборного алтаря. Один из арабов, в безумном исступлении, впился зубами в мою руку, чтоб вырвать зажженную свечу. Часовня Гроба Господня, которая едва может вместить
