и прехорошенький кудрявый мальчик, кофейного, почти темнокоричневого цвета, с большими черными глазами.
На палубе резвился трехлетний, тоже черноглазый, турченок, и с ним гуляла, должно быть, сестра его, девочка лет восьми, в ситцевой юбочке, в душегрейке из лиловой шотландской материи, с сеточкой из розовой кисеи, которая покрывала ее волосы.
Кронеберг заговаривал с нею, называя ее Фатьмою, но она отнекивалась, качая головкой, смеялась и убегала к навесу.
Закончив свой туалет, женщины улеглись снова, и кратковременное оживление как будто повергло их еще в большую неподвижность.
Великий Князь стал заговаривать с хорошеньким, но болезненным мальчиком лет четырнадцати, сыном важно сидевшего поодаль духовного лица, четыре жены которого покоились под навесом. Мальчик апатично поднял свои большие черные глаза на Великого Князя и отвернулся. За него ответила его мать, благодаря, впрочем, Халиль-Шериф-паше, который на ее вопросы объяснил ей, что Великий Князь едет в Иерусалим на поклонение Гробу Господню, на что она заметила: «Не заедет ли он также в Айю-Софию?»
Полдень. Нас позвали завтракать. Пароход слегка покачивался. Однако при нестерпимо спертом воздухе в кают-компании немногие могли есть, большинство же поспешило выбраться на палубу. Этому благому примеру последовал и я, захватив с собою некоторое количество фруктов.
Что за отвратительное чувство морская болезнь! Оставаясь в кают-компании не более 10 минут, я испытал ее в самой легкой степени, но и того было довольно. К счастию благодетельный свежий воздух как рукою снял головокружение, и я чрез 5 минут стал уже подтрунивать над другими, что по моему заключению тоже очень ободряет человека, готового поддаться влиянию этой противной болезни.
«Вулкан» шел со скоростью десяти узлов в час. Впереди виднелся берег, рисуясь в тумане иззубренным силуэтом. Это были Балканы.
Я стал на кожухе и разговаривал с Салик-беем, чиновником министерства иностранных дел, который более походил на француза, чем на турка. Галл и Берг на носу парохода, с ружьями в руках, выжидали появление дельфинов, которые и не замедлили подвернуться под их меткие пули, ярко окрасив своей кровью светлую воду.
Время тянулось томительно однообразно, чему, как мне кажется, немало способствовало безоблачное небо, спокойный вид моря и равномерный стук машины. К тому же большая часть пассажиров, чрезвычайно типичных мусульман, вовсе не расположены были поддерживать чье бы то ни было оживление: они сидели на своих местах, как манекены, и всецело погружались либо в чтение своих молитвенников, либо предавались, чисто по-восточному, своему бесконечному курению, прихлебывая из крошечных чашечек черную кофейную гущу. По временам их позы изменялись только для молитвы, совершаемой, кажется, семь раз в течение дня, и затем все эти правоверные возвращались к своему неподвижному покою.
О гаремном отделении под парусинным навесом нечего и говорить: там
