трапезной, после которого женщинам полагалось удалиться в рабочую комнату и заниматься там рукоделием вплоть до обеда – его приносили туда же. Потом позволялись развлечения: чтение, игра в шахматы или трик-трак[35], музицирование, прогулка.
За соблюдением этого порядка следила старшая матрона. Она восседала на жёстком стуле без спинки возле дверей и пресекала любую попытку внести изменения в установленный режим. И она же следила за тем, чтобы книги были унылыми, беседы негромкими, игры не слишком радостными, а прогулки не зажигали румянец на щеках.
– Старая гарпия, – прошипела леди Йоса под стук ткацкого станка, жужжание веретён и сдавленное хихиканье фрейлин.
– Вы что-то сказали, Ваше Величество?
– Вознесла хвалу Праматери за то, что мне досталась такая мудрая наставница!
Матрона недоверчиво поджала сухие, в трещинках, губы, щёлкая чётками, и глазами указала зазевавшимся девушкам продолжать.
После отдыха рукоделие возобновлялось, и в комнаты допускались пажи – распутывать пряжу, а заодно учиться светскому обхождению. Я вспомнила, как Людо в детстве вот так же сидел на полу возле моих ног, расплетая моток. Для него я специально запутывала посильнее. Мы обменивались взглядами и знаками тайно от других – у нас был свой язык, наподобие пальцевого, который используют клирики, принёсшие обет молчания. Так мы делились самыми важными событиями за день:
«Я вышила лилию… совершенно дурацкую».
«Я разбил витраж в часовне».
«Ого! Тебя кто-нибудь видел?»
«Не знаю… нет, кажется».
«Если что, я прикрою: скажу, что ты был со мной!»
Пряжу Людо всегда распутывал самым первым…
Когда темнело, в замке Скальгердов трубили воду[36] к ужину, и все снова собирались в общей зале. Трапезы скрашивали менестрели и жонглёры. Наибольшей популярностью пользовались трюки с животными. Звери были тут всюду: громкоголосые птицы носились высоко под сводами и частенько безнаказанно утаскивали лакомые куски со стола, из-за поворота коридора могла запросто брызнуть лисица; куницу или любую другую животную тварь, занявшую твоё место на лавке, ни в коем случае нельзя было сгонять, а моя комната до сих пор воняла жжёной кошачьей шерстью, которой ещё перед нашим приездом окурили помещения от воров, якобы чувствовавших это на своей коже. Не знаю, чего хозяева опасались больше – что обворуют нас или их.
В конце дня мы помогали королеве приготовиться ко сну и расходились: фрейлины – в отведённую им общую комнату, я – в свою. Когда всё стихало, являлся Людо. Мы складывали все наблюдения и добытую информацию, делились соображениями и засыпали обычно за полночь. Уходил он под утро. Большую часть дня Людо был вынужден торчать на конюшне во внешнем дворе, ухаживая за чужими животными, начищать чужое оружие, выполнять чужие распоряжения и сдерживаться. Ещё он тренировался каждый свободный миг, восстанавливая
Старинная игра, где шашки по доске передвигают по числу очков, выпавших на костях.
То есть слуги трубили в рог, подавая сигнал-приглашение к трапезе, перед которой обносили господ водой для мытья рук.
