еще подвергнуть бедного Уайти вскрытию после всего, что он пережил!
Ее красивые (а нынче красные) глаза навыкате от слез. На губах слюна. Всегда ухоженная, с макияжем, сейчас она выглядела растрепанной, смятенной. Если бы Уайти увидел ее такой, он бы онемел.
Джессалин накричала на Тома, что не лезло ни в какие ворота:
Нет! Я сказала: нет! Нельзя с родным отцом проделывать такое!
(Когда она последний раз на кого-то кричала? Большой вопрос. Пожалуй, никогда.)
(Позже Джессалин не вспомнила, что накричала на Тома. И разговор о вскрытии стерся из ее памяти.)
(Впрочем, и Том об этом не вспоминал.)
В течение недель, если не месяцев, никто не мог произнести вслух это страшное слово: умер. Ни у кого язык не поворачивался.
Ни у Тома, ни у Беверли. Даже у Лорен, самой практичной и несентиментальной из Маккларенов. Грубому лобовому слову-приговору – умер – она предпочитала более мягкое ушел.
Она даже еще смягчала: ушел во сне.
(Это так? Уайти действительно умер во сне? Строго говоря, да. Ведь он несколько часов не приходил в сознание. Его иммунная система была так сильно поражена инфекцией, что он впал в коматозное состояние, сделался «невосприимчивым».)
Для Софии тема смерти была сразу закрыта. Если ей кто-то звонил, она слушала вполуха. В доме на Олд-Фарм-роуд она хранила молчание, а сестры говорили не умолкая. Пока они вместе с матерью готовили на кухне, Беверли и Лорен не сходили с этой темы, словно считая, что если вслух не скорбеть, то это не скорбь. И как только Джессалин их выносит! Нелюбовь к старшим сестрам вспыхнула в Софии с новой силой.
– Хватит уже об этом! Вы всех достали.
От такого выпада сестры онемели. Смотреть на мать она не решалась.
– Мама устала от этих ваших разговоров, не видите, что ли? Хоть бы один вечер помолчали.
Она убежала к себе на второй этаж.
В момент смерти отца Вирджил находился не пойми где (на то он и Вирджил). Но на следующий день он уже был вместе с семьей и, видя рассеянную материнскую улыбку, сразу понял: до нее еще ничего не дошло.
Он боялся матери и боялся за нее.
Беверли буквально стиснула его в объятьях. Шея намокла от ее слез. Он сделал над собой усилие, чтобы не отшатнуться от этих мягких грудей… что-то вроде поролона… о господи.
Лорен, слава богу, не стала его обнимать. Только сжала локоть – жест соболезнования, быстрый, твердый, а в глазах стоят слезы скорби и отчаяния. Кошмар. Этого никто не ждал.
Лорен – жесткая и бесполая, как репа. Даже Вирджил, ничего не смыслящий в женской моде, понимал, что ее брючные костюмы – позапрошлый век и какого-то грязно-оливкового цвета.
Волосы (невероятно для директора школы) выбриты, короткая щетина, как у морского пехотинца. Суровое лицо словно вырезано ножом, небольшой рот поблескивает ярко-красной помадой… чтобы сразу тебя окоротить.
Когда Вирджил был маленьким, она порой защищала его от большого заносчивого
