например, Фидены, окончательное падение которых происходит только в 428 г. до н. э., располагались примерно в 6–7 километрах. А это значит, что принадлежавшие им земли находились всего в 3–4 километрах (немногим более получаса хорошей ходьбы) от самого сердца Рима, его форума. Границы другого города (Вейи) кончались у Тибра, на берегу которого стоял будущий повелитель мира; он бы захвачен только в начале третьего века до н. э. Таким образом, территория, необходимая для заточения больших масс рабов, как минимум, в сотни раз больше той, которая была подконтрольна Риму в самом начале его истории. Ведь хотя бы два дневных перехода – это уже 50–60 километров, площадь же пропорциональна квадрату радиуса. Что же касается численности собственных граждан, то отвлечение даже незначительной их доли на охрану и принуждение к труду чужих делает карликовые государства, каким был Рим в первые века, беззащитными перед другими, не менее воинственными и хищными соседями. Словом, до IV века до н. э. даже теоретически концентрация военнопленных в каком-то пункте подконтрольной территории не имеет перспективы в их реальном использовании. Но если не использовать чужой труд, то зачем вообще они нужны? Не случайно Рим долгое время не знает, что делать со своими пленниками, отчего нередко после выигранной битвы они поголовно избиваются победителями. Об этом мы то и дело читаем у Ливия[133].
Наконец самое главное условие – это становление массового сознания господина, которое видит в побежденном (или еще только подлежащем покорению) иноплеменнике род недочеловека. Мы помним, что именно такое, расистское, воззрение на окружающие племена как варваров-недочеловеков впервые складывается в Греции. «Неизбежно приходится согласиться, – утверждал в своей Политике Аристотель, – что одни люди повсюду рабы, другие нигде такими не бывают»[134]. Именно поэтому с самого часа рождения одни предназначаются для подчинения, другие – для господства[135]. К слову, такое же отношение сохранит и средневековая Европа, такой взгляд на мир унаследует и современная Западная цивилизация. Об этом хорошо скажет Тойнби, «…мы не осознаем присутствия в мире других равноценных нам обществ и рассматриваем свое общество тождественным «цивилизованному» человечеству. Народы, живущие вне нашего общества, для нас просто «туземцы». Мы относимся к ним терпимо, самонадеянно присваивая себе монопольное право представлять цивилизованный мир, где бы мы ни оказались».[136] «Жители Запада воспринимают туземцев как часть местной флоры и фауны, а не как подобных себе людей, наделенных страстями и имеющих равные с ними права. Им отказывают даже в праве на суверенность земли, которую они занимают»[137]. Вся истекшая история подтверждает его слова.
Что же касается догосударственных форм общежития, то им еще неизвестен расизм, а значит, рабство, с которым имеет дело патриархальная семья, – это совсем другая материя, здесь мы впервые сталкиваемся с обычной долговой кабалой,
Ливий Тит. История Рима от основания Города. II, 16, 9; III, 18, 10; VII, 19, 2 и др.
Аристотель. Политика I, 1, 18
Там же, 2, 8
Тойнби А. Постижение истории. М., Айрис-Пресс, 2002. С. 31
Там же, С. 81
