2
Татьяна
– Ох, Фёдоровна! Какая голосистая твоя Татьяна! Ей бы в тиятре петь. – Юрасиха опрокинула стопку самогона, сморщилась, потянулась за кусочком сала, аппетитно лоснящимся на щербатой тарелке. – И самогон у тебя хороший, ядрёный.
Фёдоровна не знала, чему радоваться: то ли тому, что самогон хороший, то ли тому, что дочь голосистая.
– По матери казаки у нас в роду, ты ж знаешь. А казаки и поют, и пляшут хорошо. Ты закусывай, закусывай, – подвигала она подруге картошку в мундире, солёный огурец. – А то часом захмелеешь. Да и будя на сегодня.
Фёдоровна заткнула свернутой из бумаги пробкой початую бутылку самогона, спрятала её в закуток под святым углом, задернула ситцевой занавеской.
– Может, ещё по стопочке? – заискивающе протянула Юрасиха.
– Будя. И так уже хороша. Что-то ты к рюмке потянулась, до беды недалеко. Окстись, привыкнешь, не оторвешься.
– А что в жизни весёлого? Повеситься хочется. А стопочку выпьешь и забудешься. Вот, гляди, – Юрасиха протянула к ней красные узловатые пальцы, – как грабли от работы, а сытости, как не было, так и нет. За трудодень, как лошадь… Всю душеньку вымотают. Лучше бы под немца. Кто с Германии вернулся, бают, кормили хозяева хорошо.
– То-то их в Сибирь отправили худеть. Ты такой судьбы себе хотела?
– А что Сибирь? В Сибири тоже люди живут. Налей-ка вот столечко, – она заскорузлым ногтем провела посередине стопки. – Ну, не жмись.
– Не дам, не уговаривай. Там и так мало осталось. Зайдёт кто, а угостить нечем…
– Гришку ждешь. Я ж понимаю, не дура.
– Тю, скаженная! Он мне даром не нужон. Я мужнину похоронку не видела, а ты меня за Гришку сватаешь. Да и стара я уже для этих дел. Придумала греховодница.
– Ой, старуха! Ты ещё родить сможешь, тебе и не дашь сорок. Не то что я. Замучили меня мои мужики, жрать давай, стирка без конца, сил моих нет. Кончится эта тяжкота когда-нибудь, Надь? – Она подняла на подругу полные слёз глаза. – Хочь бы одна девка, всё подмога!
Надя погладила Юрасиху по голове, поправила спадающие на лицо пряди волос.
– Война пять лет как кончилась, люди до сих пор в землянках живут. Всем тяжко. У тебя мужик живой вернулся, трое ребят растут. Даже свёкор помогает. Чего тебе не хватает?
Нюра, обхватив голову руками, тихо завыла, покачиваясь из стороны в сторону.
– Ой, подруженька –а-а! Брюхатая я! И драть бабка Настя не берётся. Рожать придётся. И спим-то раз в году…
– Эх, ты, дубина стоеросовая! Почто тогда горькую пьёшь? Андрюшку родишь. Мужики сейчас край как нужны.
– Думаешь, опять малый? – испугалась Юрасиха.
– Не будет у тебя девок, Нюра – не мечтай. Ну, будя ныть! Радоваться надо! Я тебе никогда боле горькой не налью, даже не проси. Не возьму грех на душу.
– Солдат позавидует, – улыбнулась сквозь слёзы Юрасиха. – Характерная ты, подруженька, с тобой спорить да уговаривать тебя сил не хватит.
