мальчишек, которые уже начали играть в футбол, и Васю от футбольного поля отделяло всего лишь одно правило, какими изобиловала квартира Баранчиковых, – «не съел завтрак, на улицу ни ногой». Таких правил в доме было более сотни: «пришёл с улицы, вымой обувь», «встал с кровати, заправь», «сел за стол с кислой миной, встань и вернись с улыбкой». Вася нахмурил густые огненные брови и поглядел исподлобья на мать, которая, стоя у плиты, жарила яичницу, а затем перевёл взгляд на часы – почти девять утра.
–– Ма-а-ам, можно я уже пойду?
Раиса Ивановна обернулась, бросила взгляд на почти нетронутую тарелку с остывшей кашей, затем поглядела на пустую кружку, где некогда был чай с молоком, а потом уставилась на блюдце. В нём когда-то лежали бутерброды с маслом, которые Васька с большим удовольствием уплёл.
–– Ты же знаешь правило, – с недовольством проговорила мама, утерев руки о жирный фартук на груди. Она была полной женщиной лет сорока и готовила, мягко говоря, не совсем вкусно, а точнее, готовила всегда из тех продуктов, которые Вася просто терпеть не мог: лук, свинина, свёкла, капуста. – А ну-ка, давай доедай!
–– Васька! – донёсся крик со двора. Вася тут же соскочил с места и пулей бросился к окну. Внизу его дожидались друзья: Вадик, Ромчик и Генка. – Давай выходи уже!
–– Ну, ма-а-ам! – взмолился Вася, скривившись. – Ну я пойду, а? Ну пацаны ждут!
Раиса Ивановна снова обернулась, и уже было собиралась что-то ответить, как вдруг раздался звонок в дверь.
–– А вот и папа! – улыбнулась она. Вася вздрогнул, как будто его ударило током. – Ему сейчас и расскажешь, кто там тебя ждёт.
Она отправилась в коридор, шаркая подошвами старых тапок о трескучий линолеум, чтобы встретить отца. Васька тут же кинулся к столу и принялся закидывать в рот одну ложку каши за другой. Она была уже холодной, слипшейся и невкусной, да и горячая каша вкусной никогда не была, но теперь воротить нос не было времени. Вася давился, набивал полный рот, не успевал пережёвывать, но не сдавался, потому что знал: даже самая невкусная каша куда лучше, чем взбучка от папы. На пороге показался отец – Пётр Семёнович. В военной форме, с чемоданом и с фуражкой под мышкой. Это был большой и грозный человек с хмурым тяжёлым взглядом под чёрными кустистыми бровями. Он был начисто выбрит, подтянут и строг. Выглядел отец свежо, хотя и провёл целые сутки на дежурстве. Не было в целом свете человека, которого Вася боялся бы больше.
–– Мать жалуется на тебя, – гулким басом проговорил отец вместо приветствия, и эхо от этого грозного голоса заполнило затхлую служебную квартиру, а потом проникло прямо внутрь Васи, в самый желудок, и ему сделалось страшно. Вася опустил взгляд. – А ну-ка, поди сюда.
Испуганный и бледный, он повиновался – иных вариантов в подобных ситуациях не существовало. Медленно поднялся из-за стола и поплёлся к отцу, виновато опустив голову. Они стояли друг напротив друга – рыжий мальчишка в порванных шортах и растянутой футболке, и большой страшный человек в военной форме, нависающий над дрожащим хулиганом исполинской чёрной тенью. Отец спокойно поставил чемодан на пол, повесил фуражку на крючок и наморщил лоб. Затем он схватил Ваську за ухо – сильно, цепко – не вывернешься. Схватил так, как обычно хватал его, когда тот хулиганил или нарушал одно из многочисленных домашних правил. Вася вскрикнул, зажмурил глаза и получил удар огромной волосатой ручищей по заднице. Потом был ещё один удар и ещё. Задница после таких ударов обычно болела ещё неделю. Васька хотел выкрутиться, рванул куда-то, но ухо хрустнуло, он взвизгнул от резкой боли и оставил все попытки сбежать, дабы не навредить себе ещё сильнее. Отцовская хватка была железной, основательной. Ещё пара добавочных ударов и всё было закончено. Красное горящее ухо, пылающий зад, слёзы в глазах и нескончаемая горькая обида – вот каким был итог прошедшей взбучки. Вася не плакал. Он считал, что плачут только девчонки, но горечь, которая пыталась вырваться из него, была настолько сильной, что даже боль от ударов и горящее ухо затмевались этим противным комком в горле.
–– А теперь вернись за стол и доешь свой завтрак, – приказал отец и Вася повиновался. – В следующий раз будет ремень. Считай, что сегодня я тебя пощадил.
Мать вернулась к плите, папа ушёл в комнату, чтобы переодеться после суточного дежурства, а Васька доедал свою кашу.
–– Мам, я доел, – он поставил пустую тарелку в раковину, держась за краснеющее ухо. – Можно теперь мне во двор? Пацаны…
–– Да иди ты уже, глаза бы мои тебя не видели! – махнула рукой мать, уставившись в свой смартфон. – Поскорее бы уже тебя в Суворовское отдать!
Вася утёр рот, выбежал в коридор, нацепил кеды и быстро спустился вниз по лестнице, с лёгкостью преодолев четыре пролёта. Во дворе уже было полно детей – стоял июль, школьные каникулы в самом разгаре и детский крик на улицах доносился с раннего утра. Двор они с пацанами делили на секции: «старшаки», то есть те, кому уже исполнилось пятнадцать, всегда занимали стратегически важные
