не жалуют. Три кило за день потерял, а ведь они мои кровные! – он посмотрел на коллегу, точно тот мог вернуть ему эти потери: – Это что ж станется с меня, если я тут на месяц застряну? Они думают, мы так, мелкая сошка. Напрасно они так думают… – Он взял вафельный полотенчико с черным квадратиком цехового клейма в уголке, попытался окружить им бедра, но концы не сходились: – Подгузники, что ли? Всё одно к одному. Пошли отсюда! В последний раз приехал. Пусть теперь главный сам ездит или своих конструкторов-стратегов, бездельников посылает. Это их забота. А мой цех всё как надо сделал. Да чего я тебе говорю! А за МКК металлургов надо спросить.
Командировка красна междусобойчиком. Но в цеховой бане, вопреки всем неписаным законам гостеприимства, командированные парились одни. Другого и не могло быть после скандала, учиненного Берендеем сразу же по приезду в кабинете главного инженера комбината Клюева. Без предисловий Никита Тарасович спустил на Клюева собак за то, что тот растрезвонил на весь Союз о «якобы бракованной продукции», поставляемой «Нежмашем».
– Где выводы комиссии, чтобы утверждать это?! – гремел Берендей.
Попсуев удивился столь жаркой атаке начальника на Клюева, но Никита Тарасович вечером поведал ему о подоплеке: «Хотел услышать, что он скажет. Для острастки полезно первым надавить на противника. Дело в том, Сергей Васильевич, только это секрет, мне летом предложили кресло главного инженера комбината, а я чего-то раздумывать стал, ну вот в него и уселся Клюев. Мы с ним на одном потоке учились».
Одни они зашли и в ресторан при гостинице. Заказали блюда, ждут. За день так и не поели: то цех, то протокол, то кофе из банки, то баня натощак.
– Я им напишу, я им такое в протокол напишу… – грозился Берендей. – Встретить не могут по-человечьи, даже если мы им и брак поставили, с кем не бывает. Но ведь брак браку рознь. Браки вообще на небесах совершаются. Фотки они мне кажут, МКК нашли, пятьдесят микрон, невидаль. Можно подумать, первый раз в жизни. А сами белые и пушистые. – Он с тихим негодованием, оставаясь по большому счету невозмутимым, смотрел на Попсуева, будто именно тот корил его коррозией и морил голодом.
Сергей не выдержал: – Да что ты, Тарасыч, на меня смотришь, как на потребителя?
– А на кого мне еще смотреть? – проворчал Берендей. – На него, что ль? – указал он на портрет Горбачева. Ворчал, ерзал на стуле и вдруг с треском грохнулся на пол. Поднялся с невозмутимым лицом, осмотрел останки стула, рассыпавшегося под ним на несколько частей, выбрал ножку: – Гарсон! Ком хиер[1].
Подбежал официант. Показывает ему ножку: – У вас нет другой мебели? Замените, голубчик.
После того, как Берендей один выпил бутылку водки (Сергей потягивал пиво), скомпенсировав плотной закуской все потери дня, он обмяк, подобрел и на вопрос, как ему после принятого, изрек: – От-лично! Я ж генерал! – (Сергей окинул взглядом неохватную мощную грудь Берендея: и впрямь генеральская, как диван, только ордена с медалями в семь рядов цеплять) – Начальник моего ранга раньше, при Никите, да и при Лёне еще, генеральскую
Мальчик, официант (
