/section>Сергей Тимофеевич Аксаков
Грачи прилетели
Прибавились значительно дни. Ярче, прямее стали солнечные лучи, и сильно пригревает в полдень. Потемнела полосами белая пелена снега, и почернели дороги. Вода показалась на улицах…
Прилётная птица начинает понемногу показываться. Грачи, губители высоких старых дерев, красоты садов и парков, прилетели первые и заняли свои обыкновенные летние квартиры, самые лучшие берёзовые и осиновые рощи. Уже начали заботливые хозяева оправлять свои старые гнёзда новыми материалами, ломая для того крепкими беловатыми носами верхние побеги древесных ветвей. Далеко слышен их громкий, докучный крик, когда ввечеру, после дневных трудов, рассядутся они всем собором, всегда попарно, и как будто начнут совещаться о будущем житье-бытье.
Дикие и домашние утки
По соседству от меня, в одной деревушке, называющейся Коростелёво, крестьянка положила под курицу двенадцать кряковых яиц.
Утята вывелись, воспитывались в стае русских уток и привыкли вместе с ними есть корм…
Осенью корму понадобилось больше, и, чтоб не тратиться даром, крестьянка продала восемь утят, а двух молодых селезней и двух уток оставила на племя; но через несколько недель они улетели и пропали.
На следующую весну беглецы воротились на тот же пруд и стали по-прежнему жить и есть корм с дворовыми утками.
Осенью одна пара опять улетела, другая осталась зимовать. А в следующую весну утка нанесла яиц и вывела десять утят, из числа которых я сам купил четырёх.
Крестьянка опять оставила пару, и потомство их совершенно смешалось и ничем уже не отличалось от русских уток.
Итак, только в третьем поколении порода диких уток совершенно потеряла память о своём вольном житье.
Купленные же мною молодые утки, принадлежавшие ко второму поколению, ещё отличались от дворовых как своей наружностью, так и нравами: они были бойчее, проворнее, как-то складнее и пугливее домашних уток, часто прятались и даже пробовали несколько раз уходить.
Как кошки ловят рыбу
Хотя я и знал, что кошки едят рыбу, но никогда не слыхал и не видал, как они производят эту охоту.
3 мая 1855 года сидел я очень тихо на берегу небольшого проточного пруда, где брали окуни и лини. Около противоположного берега, уже обросшего травою, била икру плотва и для того выбрасывалась в траву у самого берега.
Вдруг я вижу, что большая пёстрая кошка осторожно подкрадывается, ползёт и прячется, растянувшись в самой береговой траве: так всегда поступают кошки, выжидая своей добычи.
Я стал смотреть пристально. Плотва продолжала метать икру и выкидываться на траву, – кошка бросилась, схватила одну плотвичку и унесла её во рту.
Я указал на эту проделку садовнику, который недалеко от меня копался в своих грядках; он нисколько не удивился, а, напротив, рассказал мне, что рано по утрам, когда ещё нет народу, всякий день выходят на этот промысел кошек шесть и более, располагаются по удобным местам вдоль берега и ловят рыбу.
Сурка
Раз, сидя на окошке, услышал я какой-то жалобный визг в саду. Мать тоже его услышала, и, когда я стал просить, чтоб послали посмотреть, кто это плачет, что, верно, кому-нибудь больно, мать послала девушку, и та через несколько минут принесла в своих пригоршнях крошечного, ещё слепого щенка, который, весь дрожа и нетвёрдо опираясь на свои кривые лапки, тыкаясь во все стороны головой, жалобно визжал, или скучал, как выражалась моя нянька.
Мне стало так его жаль, что я взял этого щеночка и закутал его своим платьем.
Мать приказала принести на блюдечке тёпленького молочка и после многих попыток, толкая рыльцем слепого кутёнка в молоко, выучила его лакать.
С этих пор щенок по целым часам со мной не расставался. Кормить его по нескольку раз в день сделалось моей любимой забавой.
Его назвали Суркой.
Он сделался потом небольшой дворняжкой и жил у нас семнадцать лет, разумеется, уже не в комнате, а на дворе, сохраняя всегда необыкновенную привязанность ко мне и к моей матери.
Александра Леонтьевна Востром
Кошка и котята
У нашей кошки шесть котят. Она живёт с ними в кухне на печке. Ей трудно кормить стольких детей. Она бегает худая, голодная, ищет
