как ворон из стихотворения По?
Пьер постучал в дверь. Я с удивлением отметила, сколь грубо и резко прозвучал отозвавшийся голос.
– Да? – презрительно каркнул кто-то.
– Это Пьер, – отозвался слуга.
– Прочь, мерзавец! – закричала женщина, не подозревая о нашем присутствии.
Со свойственным французам безразличием Пьер пожал плечами и развернулся, намереваясь нас покинуть.
– Постойте. – Ирен осторожно постучала. – Мадам Монпансье, это мы – американка и англичанин, которые привели домой Луизу несколько дней назад. Позвольте нам с вами побеседовать.
– Нет!
– Умоляю! Мы пришли выразить вам свои соболезнования. Нас так поразило известие, что Луиза…
– Уходите! Хватит с меня расспросов!
– Мадам…
Годфри схватил Ирен за руку, прежде чем та успела снова постучать в дверь, и покачал головой. Я повторила его жест. Каждый из них блистал на своем поприще, один – в зале суда, другая – на сцене, но ни Годфри, ни Ирен не знали, как подступиться к измученной женщине, подозреваемой в убийстве родной племянницы. В таких случаях необходимо проявить решимость. Я подошла к двери и обратилась к Онории, прилагая все усилия, чтобы мой французский звучал сносно:
– Мадам. Вполне возможно, вы действительно убили племянницу. Коль так случилось, я понимаю, почему вы не желаете ни с кем разговаривать. Однако не исключено, что смерть Луизы – несчастный случай, и притом ужасный. Будь это так, вам было бы приятно узнать, с какой теплотой она о вас отзывалась каких-то пару дней назад.
Последовала долгая пауза.
Вдруг заскрежетал старый замок, заскрипели петли, и массивная деревянная дверь открылась. За ней обнаружилась крохотная женщина с красновато-рыжими волосами и лицом цвета свежевыпавшего снега. Тусклый свет канделябра отразился в ее выпуклых, как ягоды голубики, глазах, обведенных темными кругами. Подобный типаж я не раз видела на афишах кабаре, развешанных по всему Парижу, хотя бледность мадам Монпансье объяснялась глубоким горем, а вовсе не бурными плотскими утехами.
Ирен осторожно вошла в комнату. Годфри взял меня под локоть, мягко подталкивая к двери. Раскланявшись с Пьером, он вошел следом за нами, нарочито громко хлопнул дверью и запер ее на засов.
Комната была довольно просторной и столь же холодной, как и гостиная; согревал лишь растопленный камин. Я услышала стук коготков по полу: маленький упитанный спаниель вразвалочку подбежал к нам и принялся обнюхивать обувь. Мадам Монпансье взяла собаку на руки:
– Он принадлежит… то есть принадлежал Луизе.
Ни один здравомыслящий человек не усомнился бы в том, насколько тяжело переживала тетя Онория потерю племянницы. Даже на ее лице – несомненно, в молодости очень красивом – оставило
