все складки вытянулись, как будто мешок решили зачем-то погладить. Он сказал что-то удивлённое, – изо всей фразы Владимир разобрал только одну фамилию, что-то вроде Макартумян. Второй кивал, угодливо поддакивая что-то в лад. Белокурый протянул им паспорт Владимира. Мешковатый поднёс его близко к глазам, посмотрел на свет, повертел так и сяк; все складки на лице двигались, словно каждая бегала туда-сюда с поручениями хозяина. Вернул паспорт, помолчал. Белокурый что-то сказал девушке. Та вышла, вернулась со стулом. Мешковатый сел. Она сходила ещё за одним стулом, сел и русоволосый. Она вручила им то, что писала. Каждый внимательно прочёл. Похоже, даже не по разу. Листая вперёд и назад, слюнявя пальцы, сгибая уголки страниц. Вернули ей. Сказали друг другу ещё по фразе… потом ещё… Паузы ползли сигаретным дымом из подвижных, чутких губ мешковатого. Один раз девушка помахала перед лицом, разгоняя дым. Наконец мешковатый неторопливо улыбнулся, пожал плечами и что-то сказал, а потом вышел, оставив белокурому паспорт Владимира и лишние стулья. Русоволосый встал и прислонился к косяку.
Белокурый встал, выпрямился, чуть не задевая головой потолок, и что-то торжественно продекламировал, потом указал на девушку и на Владимира. Девушка перевела:
– Вольдемар Мосинс, вы обвиняетесь в проживании на территории Латвии по недействительному документу и в попытке ввести органы дознания в заблуждение, выдавая себя за другое лицо, что засвидетельствовано двумя гражданами Латвии и на основании чего вам предписывается немедленно покинуть Латвию, впредь до вашего выдворения вы имеете пребывать под арестом.
Русоволосый щуплый полицейский подошёл к Владимиру вплотную, каким-то цирковым движением вцепился ему в лацканы пиджака и рванул вперёд и в стороны. Все три пуговицы полетели на пол. Владимир попытался высвободиться из хватких пальцев блюстителя порядка, но тот без видимого усилия, продолжая держать Владимира за полы пиджака, развернул его спиной к стене и так шваркнул об стену затылком, что у того потемнело в глазах и всё поехало куда-то налево. Когда мир снова обрёл чёткость, рубашка уже тоже лишилась пуговиц, ремня не было, а цепкие руки щуплого ножницами вырезали молнию и заклёпку, на которые были застёгнуты джинсы Владимира. Потом его толкнули в спину и по-русски велели засунуть руки в карманы. Впереди был тускло освещённый коридор. Поворот. У одной из дверей Владимир услышал: «Стоп!»
Дверь под рукой щуплого полицейского никак не хотела открываться. Наконец, чертыхнувшись по-латышски, он вдавил её во что-то податливое – и Владимир увидел, что народу в маленькой комнатушке с зарешеченным окном было что сельдей в бочке. Или салаки. Люди стояли буквально плечом к плечу, и только в углу около окна виднелось место, свободное от голов – что-то, видно, было в этом углу такое, на что никак нельзя было наступить. Длинными своими костлявыми руками полицейский принялся заталкивать туда Владимира. Падать было некуда, а то Владимир упал бы прямо на Сашу.
Раздались выкрики по-русски:
– Эсэсовцы, врача пришлите! Врача!
– Воды! Пить дайте, поганцы!
– Эй, там, не давайте дверь закрыть!
