Как же, культура, Прибалтика, наша советская заграница… Вашу-то рубашку во что превратили? А брюки? О! И не пил вроде, а в глазах двоится. Молодые люди, они что, вас перепутали и через это сюда?
– Тут давно всех перепутали, – яростно выдохнул Саша: на него тоже навалились, затиснув в самый угол у двери.
Владимир насторожился и посмотрел на клетчато-морщинистого дядьку выжидательно, в упор, глаза в глаза – иначе тут было нельзя. Сейчас назовут ту же фамилию, армянскую, вроде… Мкртчян? Нет, это был артист. Но похоже. Похоже? Он похож на кого-то с армянской фамилией? Лучше бы с латышской, среди земляков хватало похожих на здешний люд, в массе белёсый или рыжий, худощавый, но…
– Нет, товарищи, это мне определённо мерещится. Один точно такой же у нас ведь уже есть?
– Следователь доморощенный нашёлся, – жёлчно бросил кто-то из толпы.
– Вы бы лучше про автобус обещанный спросили!
– А правда! У этого, новенького, ни усов, ни бороды, а так…
Раздались смешки.
– Ребята, вы договоритесь, мол, один тут точно по ошибке, его отпустят, а он потом другого вытащит!
Владимир попытался посмотреть на Сашу. Он видел плечо, щетинистую щеку, мягкую мочку уха, чёрные крупные кудри – и всё, остальное от него загораживали соседи.
– Похож, что ли? – нерешительно спросил он у морщинистого.
– Я первый, кто вам это сказал? Значит, не у меня, а у всей здешней полиции со зрением швах! Ну, так можно жить дальше… хотя бы до автобуса…
– Все мы тут похожие, – донёсся Сашин хрипловатый голос, – все битые, рваные и для этих… (неразборчивая раскатистая и злая фраза) не люди!
– Это ты по-каковски? – раздалось из толпы. – Он по-ихнему умеет! Эй, там, поколотите в дверь, наш депутат изложит наши требования на государственном языке!
– Я не смогу, – сказал Саша тише и печальнее, – это по-армянски…
Повисло молчание, тяжёлое и неловкое, как перекосившаяся вешалка. Наконец кто-то далеко от двери выдохнул:
– Какая страна была…
И снова молчание. Время стояло на месте. Дышать было трудно – будто бы воздуха не было, а вместо него какая-то несъедобная мякоть, не то вата, не то ещё что-то с кислым медным привкусом. Ноги ныли. Ныло всё тело от неподвижности. Иногда соседи Владимира, спросив разрешения, опирались на него, наваливались по очереди, и становилось ещё тяжелее; раза два и Владимир приваливался к соседу, но это не давало особого облегчения. Иногда со стороны окна доносился чей-то стон, неразборчивые бормотанья, ругань. По спине Владимира щекотно ползли капли пота. Хотелось пить. Ещё раз открылась дверь. Владимира сдавило так, что рёбра захрустели, и в комнатушку впихнули ещё троих, совсем подростков.
– Восемьдесят было? – спросил тот же щуплый.
– Восемьдесят девять, – ответил Владимир – и вразброд ещё четверо-пятеро.
– Ну, до автобус совсем мало остался, – и дверь закрылась вновь.
Никто не расспрашивал
