она могла сказать? В данном случае её единственной защитой, как ей казалось, была любовь к Афанасию Петровичу, глубоко, судя по всему, что она знала, уважаемому Зигфридом. И она воспользовалась этой зашитой:
– Я очень люблю Афанасия Петровича.
– Моя понимай, – снова разволновался Зигфрид, – Я ничего не делай. Вы, Настья, быть спокоен.
И перешёл к делу.
В эти минуты Насте стало даже немножечко жаль Зигфрида, хотя он был враг, хотя может и не такой лютый, как все вокруг, но враг…
И тут она вспомнила, как они первый раз приехали в эту русскую деревеньку, в которой решено было разместить разведцентр Абвера. Работы по оборудованию завершались. В деревне ещё были жители, которые обеспечивали эти работы. Но вот настал момент, когда они стали не нужны. И тогда свершилось страшное… Часть из них сразу погрузили в машины и отправили куда-то, причём офицер, отправлявший колонну, сказал с плотоядной усмешкой:
– Не тратьте патроны. Пусть сами выкопают яму. В ней их и засыпьте…
Отправили не всех. Оставили девушек, которых солдаты потащили в сарай и оттуда вскоре донеслись отчаянные вопли и крики, которые вскоре утихли.
Зигфрид наблюдал за всем этим, не выходя из машины. Ну, допустим, жестокость германцев не знала предела. Им нужно было что-то построить. Построили. Использовали людей, а как заканчивалась стройка, уничтожали. Жестоко, бесчеловечно, преступно, но по крайней мере объяснимо – ведь само нахождение центра должно быть секретно. Русские бы так не поступили, но на то мы русские, Русские Люди, а они – представители носителей европейских ценностей, то есть нелюди. Но зачем надругаться?
Настя выразительно посмотрела на Зигфрида. Он сидел рядом, а на переднем сиденье был водитель. Водитель с вожделением глядел на происходящее во все глаза и плотоядно посмеивался.
Зигфрид поймал её взгляд и отвернулся к автомобильному окошку, сделав вид, что его заинтересовало совсем другое, на другом конце села.
– Как же так можно?! Зачем? Но решили убить, убили бы, – прошептала Настя так, чтобы не услышал водитель.
Зигфрид метнул на неё строгий взгляд и приложил палец к губам, кивнув на водителя.
Ответил же, когда они вышли из машины и остались одни:
– Зачем говорить при водитель… Я против такого, что был, что вы видел. Я считаю это плёх.
– Почему же не остановили? – спросила Настя.
– Это нельзя. Это не поймут. Не поймут, почему я так сделал. Это, – он хотел объяснить, но не находил слов: – Это не по…
– Остановить, значит поступить не по-германски? – не удержалась Настя от неосторожного замечания.
– Не так, не так… Это… не немцы, это, – он, видимо, опасался сказать резко: – Это те, кто воспитан теперь… перед войной, – и наконец выдавил: – Это не настоящие немцы.
Больше он ничего не сказал, ведь тогда он ещё
