несчастны? Непорочны и скупы на жалость, но несчастны, – подумал Жа, но подумал громко.
– Это вы сделали меня такой изначально. Вы же меня и придумали, работу мне дали, назвали именем и вручили букетик этих жалких чувств. Что ж вы меня вините, что я так хорошо выполняю свою работу? Контракт-то мой без срока действия, и юристы не помогут, даже самые головастые.
– А почему фамилия такая противная, «Ленинская»? – выдавил, как кислую пасту из тюбика, мальчик.
– Это потому, что вы меня вечностью обзываете. А мне не нравятся чужие названия, я «ваше» выбрала. Знаете, как выглядит ваша вечность? Именно так, если посмотреть в мавзолее на сухого, воскового дедушку в костюмчике, который так хотел остаться навсегда. Именно так, как вы ее видеть не желаете.
– Вы думаете, Москва – хороший город? Красивый, непустой? – Жа искренне под ноги плюнул.
Она отняла с губ своих целующих портрет отца и покосилась из окошка на вдалеке сверкающий, противно сладкий от вопроса Кремль.
– Я думаю, здесь более всего тех самых, которые не только лишь гниют. Но я их не кормлю, как те, что сверху, нечистотами. Я им даю немного сил понять.
– Что нужно им понять? – поморщился малыш.
– Что они сами по себе и все вокруг – их выбор.
– Здесь много так бродяг, несчастных.
– Они святые, может быть.
Жа вытер слезы под губой.
– А я бы хотел себе имя изменить по паспорту. Ведь как корабль назовешь, так он и поплывет, правильно? Вот глупые родители и заводят себе детей, называют их своими желанными именами, чтобы они поплыли по-другому, как не могут, не хотят. А малыши, и многие из них, сдаются, и плывут себе без цели и желаний, и слезы мои капают на их следы. Я за то, чтобы человек сам выбирал себе имя, на совершеннолетие, например. А то с рождения уже путь уготован, говорят, а там – рифы и ледники, а я туда не хотел, меня свои ледяные ждут уже. Ах, только мороки, проще в паспортный стол обратиться.
– Там, знаете ли, такие очереди. У меня там всегда полно работы. Еле справляюсь.
Время перехватила неровное дыхание Жа, улыбнулась своим безликим черепом и стала из оконной темноты лепить руками ком тоски с бессилием.
– Хотел бы и я, чтобы работа у меня была такая, где я вас не застану вовсе.
Жа все смотрел, как та красиво и изящно собирает ночь в ладони, как сахарные делает труды, но страх одолевал его такой, что тот зажмурился, представив, что все – сон.
– Не туда вы идете, дорогой мой, раз со мною заговорили. Точнее, не идете никуда. Вы, как говорится, на якоре стоите. Пока еще крепко, но ноги уже, чую, затекают. Откройте глаза.
– Тогда я пойду шевелиться? – медленно приоткрыл свои сонные веки Жа.
– Идите, идите.
– И вы не спросите меня куда?
– А вы этого хотите? – повернулась к нему Время. В руках у нее
