Время Станиславна. Можно вас попросить? – зарылся в улыбке Жа.
– Чего вы хотите? – развернулась из свертка бумаги туалетной Время Станиславовна.
– Прогоните безумцев из дома моего, из моей головы, изнутри меня и включите тишину, я хочу услышать, как бьется ваше механическое сердце.
Дергается веко у малыша Жа, руки хрустят в смешных их предназначениях.
– Я не могу убрать их из вас, но кое-что я все же могу.
Тут дернулся ее силуэт, тлеющая сигарета выпала из пальцев и полыхнула огоньком в несчастном рве осетинского, набитого всем возможным ковра мусорного в комнате малыша Жа. Прекратились они, безумцы, на миг, а затем и вовсе на вселенной отведенную вечность. Завертелись клубочком и вверх в усы отважные, и покатился Жа с сигаретой взорвавшейся ко дну неминуемому с ней же под ручку. Бах. Тишина. Все кончено. Жа подымается и принимается напяливать на себя торжественные брюки и рубашечку без воротника.
– : —
– А если бы я была замужем, что бы ты делал, малыш Жа? Смел бы меня в ушко целовать тогда, на велопарковке?
– Смел бы.
– У тебя нет совести, малыш. Ты бессовестный, – Асса улыбалась, это насторожило малыша Жа. Он мог бы быть чуть более смелым в своем ответе, но ее улыбка сшибала с ног.
– А если бы я был женат?
– Я бы сильно удивилась. Ты не похож на постоянного. В тебе огонь горит, а ты его хотел алкоголем затушить. Моим друзьям ты не понравился, потому что молчалив, глаза бегают туда-сюда, а руки на месте, в карманах, бездвижны. И все время пялился на мои коленки, мне друзья так сказали.
– Твои друзья – идиоты, – зажмурился малыш Жа и, резко открыв глаза, увидел звездочки вокруг, так сильно он был смущен.
– Они мне и не друзья. И мне нравится, как ты на меня смотришь. Как влюбленный школьник.
– Я и влюблен.
Асса вытянула руки, и Жа за них схватился. Он держался так крепко, как только мог. У Ассы остались два маленьких синяка на запястьях. Но те не болели. Приступ света затмил все ощущения ее, и Время Станиславовна не смела сунуть нос в их разговор.
Колечко с пальца Ассы давно где-то затерялось.
22:50
Молчание. Тихий, беспросветный вечер, стезя за окном открывается, как легкомысленная дама, сваливая с плеч полушубок, и оголяет насыщенные жизнью лохматые груди в шрамах. Закаленные пятки, может, даже не пятки, а вся ступня левая и наполовину правая ступают кротко по стеклу, битому в порыве нежности к бутылке полутемного. Вальс освобождения от страсти, танец в перчатках и на босую ногу, следы на мне, самое большое простое слово, ветка сирени в волосах. Стезя между грудей, уходящая в лобную долю пульсирующим светом ласки и злословия, неугомонные сумраки ветхих ушей, слоновьи и пароходные крики из труб, что выходят из тела с месивом завтрака и сероводорода. Молчание. Зловещее, тошнотворное,
