Она, как чешуя, как хвост, неотделима
от всех его следов присутствия внутри
побега, духоты, раскаяния, грима,
десятилетий сна, которых не сотри; —
герой останется заложником, добычей.
Его не увезут такси и поезда…
…Есть тень у памяти. У тени есть обычай:
от вещи отлипать, когда она пуста.
Но памяти станок не умещает навык
сточить в себе свои большие шестерни.
И человек живет. Все время криво, набок,
как в негативе, – как его ни разверни.
Графитный и сырой, разбит предельный воздух.
Горящие кусты, как кадры, мельтешат.
Слезится человек. Полезен в малых дозах
холодного дождя глухонемой ушат.
Чем жестче человек, тем более ухватист
за тень свою, – твердит из темноты аллей
лауреат и сноб, сложив любви акафист. —
Чем проще вещество, тем тень его светлей.
Удачная любовь напоминает дрему
в отравленной воде, в удобном лежаке,
обильна, как молва, по весу и объему,
с лукавой ямочкой в породистой щеке.
Купальщица, она всплывает на прилавок —
порядочный товар для справедливых глаз.
Так бабочка летит на острия булавок
в коллекцию смертей, под стекла, напоказ.
Не вздумай остеречь терпением щенячьим
моей свободы, прочь ушедшей из мещан.
Мы значили бы то, что мы себя не значим,
когда простили бы друг другу всяк изъян.
Уж нет войны с тобой, но я кажусь убитым.
Посуда на боку уснула. Ты ушла.
А все, что связано с нерукотворным бытом, —
зашито для тебя и не имеет шва.
Ты все еще спешишь и снова ходишь в женах.
Полезен статусу вменяемый жених!
А бережет ли Бог больших и береженых,
не пережеванных и даже не блажных?..
Я выдохнул в стекло и выдоха не вытер.
Пониже отражен губной помады шквал.
Пускай бы сочинил какой-нибудь кондитер
удачную любовь для нас из тех зеркал.
И твой бы мне сказал двойник: со мной не лайся!
А мой ответил бы: давай-ка раздвоим
осколком зеркала условие баланса
меж соглашеньем в нас и подвигом моим.
И мой оригинал творил бы здесь такое!.. —
с той стороны стекла, твердя: не навреди
хрестоматийному изяществу покоя —
пародии на тот, который впереди.
Я нас двоих спасу, а мы умрем всего лишь,
но сгладим все углы в своих гробах сперва.
Прости меня за то, что ты меня неволишь,
а я тебя прощу за то, что ты права.
Что останется, если от тела отлипнет обертка?
Некрасивая красная мякоть, как глупый цветок,
вся – наружу, навылет, – как сахар, не обороняясь
от своей пустоты и от жарких чужих языков,
тает, сыпется, но остается в единстве с собою.
Потому что и эти шершавые знойные рты,
эти смерти, которые
