«Об ученых степенях и званиях» в ней возникла необходимость, то он, во-первых, не получил таковой «автоматически» распоряжением Президиума АН СССР (как большинство профессоров), а во-вторых, когда он подготовил в Институте философии диссертацию о развитии психики, то ее, несмотря на положительные отзывы, не допустили к защите соредакторы «Истории философии» Быховский и Юдин[80]. И тогда, в конце зимы 1943 г., хорошо сведущий в вопросах исторического и диалектического материализма Белецкий написал развернутое письмо Сталину, в котором обращал внимание вождя на серьезные идеологические и теоретические ошибки, допущенные в третьем томе издания[81].
Апелляция Белецкого к последней инстанции была смелым шагом, поскольку четыре соредактора критикуемого им издания были не просто цветом советской философской мысли. Г. Ф. Александров был кандидатом в члены ЦК ВКП(б) и руководил Управлением пропаганды и агитации ЦК (вскоре он станет членом Оргбюро ЦК и академиком); П. Ф. Юдин был директором Института философии и членом-корреспондентом АН СССР (членом ЦК и академиком он станет позднее); М. Б. Митин был членом ЦК, академиком АН СССР и директором ИМЭЛ при ЦК ВКП(б). Единственный член редколлегии, не входивший в состав советской элиты, был Б. Э. Быховский, «которого в известном смысле можно считать соавтором едва ли не всех глав этих томов и архитектором издания в целом»[82]. «Только Б. Э. Быховский по-настоящему проводил редакционную работу. Остальные члены редколлегии были заняты своими партийно-государственными делами и в лучшем случае имели дело с корректурами издания»[83].
Основной ошибкой тома было объявлено то, что в издании «смазано противоречие между прогрессивной стороной философии Гегеля – его диалектическим методом – и консервативной стороной – его догматической системой»[84].
Почему же в 1943 г. руководство страны вдруг проявило столь серьезное внимание к вопросам немецкой классической философии? Несомненно, в то время перед страной стояло множество более насущных задач. Подобный вопрос уже волновал других исследователей: «Зная только текст постановления и сопоставляя его с концепцией третьего тома, невозможно понять, на кой черт партия заинтересовалась Гегелем в тяжелые годы войны»[85].
Но генезис постановлений Центрального Комитета далеко не всегда объяснялся здравым смыслом или насущной необходимостью. Здесь свою главную роль играли прежде всего настроение и мироощущение руководителя страны, которым сопутствовала непрекращаемая фракционная борьба в аппарате ЦК.
Почему претензии Белецкого были предъявлены именно к третьему тому? Во-первых, автор письма обладал действительно глубокими познаниями в области классической немецкой философии, а во-вторых, существованием недвусмысленной связи между немецкой философией и идущей войной, что в умелых руках делало обсуждение этой темы взрывоопасным.
В области
Само письмо до сих пор не выявлено, неизвестна и дата его написания. Судя по тому, что 25 февраля состоялось первое заседание совещания философов, то письмо было написано не позднее начала февраля.
О недостатках и ошибках в освещении истории немецкой философии конца XVIII и начала XIX вв. // Большевик. М., 1944. № 7/8. С. 14.
