подождать до утра?
Раздался шорох спички о коробок, потом вспыхнул огонек и загорелась свеча.
– Не стоит… – попытался остановить я слепого рисовальщика, но тот не стал ничего слушать, уселся за стол и принялся затачивать карандаш.
– Дело такое срочное? – повторил он свой невысказанный напрямую вопрос.
– Просто не хотел сидеть на всеобщем обозрении, – ответил я, разглядывая каморку художника.
Камин, холсты, стаканы с бессчетными карандашами на полках, мольберт, пара сундуков, стол, кровать. Больше ничего, только у кровати стоял кувшин с водой и пара обколотых кружек.
– Так это личное? – хмыкнул Шарль и подсказал: – Керосин на полке у камина.
Я принялся заправлять зажигалку, а он задумчиво пробормотал:
– Не знаю, справлюсь ли я…
– Почему нет?
– Твой талант сияет так ярко, что больно глазам, – ответил рисовальщик, и я воспринял его слова всерьез.
– А если я попробую успокоиться?
– Не думаю, что из этого выйдет толк, Лео. Дело ведь в девушке, так? Ты молод, и у тебя горячая кровь.
– Брось, Шарль! – рассмеялся я. – Я хладнокровен, как гадюка!
Художник шумно вздохнул, потом попросил:
– Думай о чем-нибудь отстраненном, нужное я возьму сам.
Тогда я улегся на кровать и уставился в потолок, на котором скользили неровные отблески свечи, но не думать о Елизавете-Марии оказалось совсем не просто.
Девушка занимала все мои мысли. Всего меня.
Заскрипел по бумаге грифель карандаша, и, не дожидаясь окрика Шарля, я начал гадать, где сейчас скрывается дядя и не найдет ли его душитель. Постепенно мысли начали крутиться вокруг шкатулки с руной молнии на крышке, затем вспомнился умирающий оборотень, а в итоге, как ни старался успокоиться, перед глазами вновь встал образ Елизаветы-Марии.
– Лео! – простонал Шарль Малакар, откладывая карандаш. – С тобой просто невозможно работать! Ты словно расплавленное золото мне в голову льешь! – Он встал из-за мольберта, приложился к кувшину и предложил: – Ладно, смотри…
Я взял свечу, подошел к портрету и ошеломленно замер на месте.
Елизавета-Мария фон Нальц выглядела живой. Пусть рисунок и был полностью черно-белым, лишь светились оранжевыми крапинками глаза сиятельной, но казалось, что сейчас она улыбнется и заговорит со мной. Вот прямо сейчас…
– Лео! – одернул меня Шарль. – Контролируй свой талант. Контролируй!
– Я в порядке, – прошептал я, вытирая носовым платком вспотевшее лицо. – Шарль, это просто потрясающе!
– Любовь, любовь, – только и покачал головой художник.
Я снял лист с мольберта и свернул его в трубочку. Мне стало легче, нет – действительно легче. Не знаю, было это особенностью таланта Шарля или вывертом человеческой психики,
