пьянство. Но – все не то, все не то, в чем выплескивается душа…
Видимо, с тех времен накопилось столько, что на Селецкую был израсходовал лишь верхний слой, а все прочее дождалось Иоанны д’Арк. И это выглядело язвительной насмешкой судьбы – Валентина по крайней мере не была связана с жуликами и мошенниками.
Если бы кто сказал Лабрюйеру, что его настигла и оглушила любовь с первого взгляда, он бы не поверил. Такие страсти впору гимназистам, ему же – сорок лет, и дамская анатомия для него тайны не представляет.
Поставив себе почти врачебный диагноз «накопление мужской неудовлетворенности», Лабрюйер добавил к нему пару слов на том русском языке, который используют пьяные сапожники, и пошел к цирку. Целенаправленно пошел! Был у него в тех краях один давний источник сведений. Осведомитель по фамилии Паулс жил в доходном доме на углу улицы Паулуччи и Мариинской. Не так чтобы близко к цирку, но, возможно, кто-то по соседству сдает комнаты цирковым артистам, и можно потянуть за ниточку.
Мысль оказалась верной – осведомитель по старой памяти дал адресок. Пожилая вдова обычно сдавала жилье студентам – буквально в трех шагах был Политехнический институт, огромное мрачное здание, в котором Лабрюйеру доводилось бывать по делам о студенческих безобразиях. Но сейчас вдове повезло – у нее снял комнату жонглер Борро, уходивший в цирк рано утром и приходивший после представления. Жонглер мечтал о европейских и американских турне, а потому репетировал, сколько хватало сил. У нее и до того иногда жили артисты, дарили вдове контрамарки на галерку, и она кое-кого знала из цирковых служителей.
Лабрюйер радостно поспешил к ней – пока не стало слишком поздно для визитов. Вести следствие ему нравилось, и он даже пожалел вдруг, что не послушался мудрого совета Аркадия Францевича Кошко и не вернулся в сыскную полицию. Кому и что он доказал тем, что сделался фальшивым владельцем фотографического ателье?
Оказалось, что не только вдова дома, но и постоялец. Было с кем поговорить! Хозяйка впустила гостя в комнату, а там Лабрюйер обнаружил не только Борро (жонглер сидел за столом, держа руки в кухонных мисках), но и борца Штейнбаха.
– О, как занятно! – воскликнул Штейнбах. – Развлекаетесь поисками собачьего отравителя?
И тут же засыпал Лабрюйера веселыми вопросами. Отвечать на них было мудрено – борец резвился, как дитя на лужайке, перескакивал с темы на тему, и в конце концов Лабрюйер сам удивился – какого черта он носится по городу из-за покойных собак?
Жонглер молчал. Только с большой неохотой объяснил – у него на руках трещины между большими и указательными пальцами, в тех местах, куда приходят подброшенные кольца, и эту беду нужно лечить особыми ванночками.
Поговорили и о мадмуазель Мари.
– Предлагаю пари. Собак отравила изгнанная пьянчужка, – сказал Штейнбах. – А с нее какой спрос?
– Как она могла это сделать?
– Вы не цирковой человек,
