Особняк четы Кавендиш уже давно числился в списках постоянных клиентов. Раз или два в месяц они обязательно наведывались на торги, которые проводились в фешенебельном здании, так и пышущем роскошью и претензией. Гилберт и Елена Кавендиш искусно вписывались в обстановку драпированных стен и сияющих люстр своими нарядами от кутюр, карманами, рвущимися от банкнот и высоко задранными подбородками. Они не выставляли своё богатство напоказ. В этом просто не было смысла, ведь каждый их жест, каждый взгляд и даже движение губ говорили о том, что они привыкли получать только самое лучшее.
Так случилось и в этот раз.
Супруги Кавендиш вплыли в парадную залу, овеянные запахом денег, дымом дорогих сигарет и шуршанием шелков. Они и не думали сегодня что-то покупать. Их привлекали коллекционные издания книг, уникальные наборы побрякушек, которым позавидовала бы сама королева, и бесформенные скульптуры мастеров восемнадцатого века. Сегодня же выставлялись предметы художественного искусства, а чья-то мазня на холсте не вызывала у них восторга. Гилберт и Елена прибыли на аукцион немного поразвлечься, встрять в щекотливые сплетни и стать предметом этих сплетен.
Пузырьки шампанского «Перье-Жуэ» по шесть тысяч долларов за бутылку резвились в их бокалах-флейтах, пока супруги смешливо обсуждали то и дело сменяющие друг друга лоты. Картины от живописцев со всего мира казались им детской забавой, не достойной их кошелька. Они недоумевали, отчего гости так рьяно сражаются за такую мелочёвку, пока к ним не подошли их старые знакомые Фитцджеральд и Джорджиана Сеймур.
Гилберт и Фитцджеральд годами соперничали друг с другом, мерялись кошельками, виртуозно прикрывая всё шуткой. Вот и сейчас они оценивали картины и выдвигали баснословные суммы, которые бы за них выложили. Хвастались, во сколько раз могли бы переплюнуть присутствующих господ.
Когда на трибуну поместили последний лот, мрачную зарисовку столь же мрачной горстки людей, разгорелся нешуточный спор. Портрет был ужасающим, доводил до мурашек и заставлял цепенеть от страха, но Фитцджеральд щеголял заоблачными цифрами, и Гилберт не вытерпел. На зло приятелю он взмахнул рукой и, когда усатый распорядитель заметил его, гордо выкрикнул свою сумму.
Зал ахнул, Сеймуры сменились в лице, а Кавендиши стали законными обладателями работы неизвестного автора. Мрачной, зловещей, до жути неприятной.
С картины таращились пять пар неприветливых глаз, в которых горел огонь недовольства и даже ненависти. Группка людей нарисована издали, рядом со старинной усадьбой. Её стены увивал плющ, а их лица – мрак. Один из них держал серп, с которого что-то капало на землю. Другой по недоброму сложил руки на груди, будто намекая, что зажмёт в этих тисках и переломает горло. Даже женщины, напоминающие злых служанок, выглядели так, будто сейчас выпорют до багряных шрамов.
Казалось, ещё чуть-чуть и они растерзают вас до потрохов.
– Ума не приложу, зачем мы её купили? – Спросила Елена, когда работники вызволили полотно из деревянного ящика для перевозок. – Она ведь жуткая до чёртиков.
Холст тут же было приказано повесить над камином. Дубовая рама замечательно смотрелась в дуэте с мрамором. Тем более, каждый гость должен увидеть бесценное произведение искусства, за которое Гилберт выложил приличный гонорар.
– Ты же знаешь, я не мог уступить этому Сеймуру. Ты же видела его нахальную улыбку, когда он хвастался своими последними покупками Моне и Пикассо.
– Но это ведь не Моне и не Пикассо. – Возразила Елена, осторожно осматривая картину. – Это даже не Ренуар, это… кто вообще это написал?
Гилберт махнул рукой и налил себе виски ровно на два пальца. Прислуга всегда следила за тем, чтобы бар хозяина пополнялся аристократическими напитками.
– Кто его знает. На торгах сказали, какой-то неизвестный художник.
– Обязательно, чтобы эти люди висели здесь, в гостиной? – Елена в десятый раз поморщилась от вида картины. Завитки на затылке скрутились ещё сильнее, по плечам пробежала дрожь. – Мне от них не по себе.
– Успокойся, дорогая, – беззаботно отозвался Гилберт, коснувшись губами её гусиной кожи. – Искусство и должно вызывать такие глубокие эмоции.
– Но не страх.
– Они не страшные, всего лишь… – он попытался подобрать верное слово. – Серьёзные. Наверняка это написали несколько веков назад. Все портреты того времени создавались в том же отвратительном духе. Я заплатил за неё больше, чем за твоё бриллиантовое колье, и утёр нос Фитцу, так что картина останется здесь. Лучше иди, переоденься, пока мы не опоздали.
Елена была рада умчаться наверх, чтобы сменить один роскошный наряд на ещё более великолепный. Их ждали на приёме в доме губернатора – лишний повод похвастаться новым приобретением.
Гилберт осушил бокал, закусил трюфелями,
