лёгкий путь, доктор Гольдштейн. Не хотите бороться.
Залмана покоробило. «Лёгкий путь»! Этот Абрамсон и в самом деле думает, что наложить на себя руки легко?
Словно в ответ на мысли Гольдштейна, Абрамсон произнёс:
– Покончить с собой несложно. Особенно в нашем положении. Но я хочу предложить вам другое…
Назавтра Залман уже работал в больнице, которой руководил профессор Минц. Комендант гетто не возражал: раз еврея вернули из Румбулы, значит у высокого начальства есть особые соображения. И никто, кроме Абрамсона, не знал, что с этого дня Залман Гольдштейн стал членом тщательно законспирированной боевой организации гетто. В его жизни появился смысл. Он понимал, что, скорее всего, умрёт, но это будет другая смерть. Глядя на себя со стороны, доктор не сразу сообразил, что именно ему взять в руки оружие будет совсем непросто.
Боевая организация установила связь с группой советских военнопленных в городе, которых укрывал Валдис. Был задуман общий побег на грузовике в сторону Пскова, где беглецы рассчитывали связаться с партизанами. Нашлось оружие, а в глубоком подвале был оборудован бункер и устроен импровизированный тир. Гольдштейн помогал как мог, но в тир вначале не ходил. Не мог преодолеть психологический барьер, где мишень символизировала живого человека. Всё воспитание Залмана, все его принципы протестовали против этого. Но доктор Абрамсон нашёлся и здесь:
– Я вам рассказывал, что, потеряв в погроме первую семью, в ту же ночь бежал с этого места. Не стал искать возможность отомстить петлюровцам, хотя красные были недалеко. Месть? Это слово для меня, врача, религиозного еврея, не существовало. Выжить, продолжить род – да, но мстить? И когда вторая семья погибла, только и повторял: «Жить! Жить! Выживать!» И вам всё время внушал. А теперь, – схватил Залмана за рукав Абрамсон, – не умру, пока хоть одного немца не убью. Или холуя-латыша. Понимаете? Я, доктор, хочу убивать!.. Вот что они с нами сделали. И вам я говорю: «Учитесь стрелять, доктор Гольдштейн, и, если вам суждено покинуть скоро этот мир, хотя бы одного врага заберите с собой!»
И Залман начал учиться. Евреи готовились, но день побега постоянно откладывался. Никто не знал почему и, разумеется, не мог догадаться, что совместный побег с русскими пленными должен санкционировать Валдис и что именно он не хочет этого делать, потому что сомневается в успехе. До Пскова далеко, километров триста: трудно предположить, что грузовик с людьми пройдёт это расстояние незамеченным. «А кроме того, – рассуждал Валдис, – в случае провала операции гестапо может выйти на с таким трудом созданную городскую подпольную сеть». Но руководитель группы военнопленных Пасманов заявил, что без дела сидеть они не могут, и если евреи из гетто хотят присоединиться, он не возражает. Пасманов и сам был евреем. Валдис понял, что рано или поздно ему придётся уступить, но продолжал оттягивать побег.
А Зента усиленно искала для Залмана убежище. Договориться с Марисом – так звали родственника покойного
