в меру возможностей регулировать и направлять дискуссию. Сложнее всего, как обычно, было утихомирить дядю Антуана.
– Насчёт Наполеона ты неправ, Теодор, – начал дядя свою излюбленную тему, обращаясь к своему брату. – Именно он и никто другой сделал нашу страну великой.
– Он сделал её великой на короткий по историческим меркам срок, и он же опозорил её, – парировал Теодор. – Безграничная власть ослепляет безгранично; окружающий мир перестаёт быть источником знаний и превращается в объект манипуляций; это верный путь к паранойе, за которой неизбежно следует шизофрения. Это уже не политика – это психология. Скорее даже психиатрия. История человечества наполнена подобными примерами, но каждому властолюбцу кажется, что он – особенный вождь и не наступит на грабли предшественников. Ан нет, хлобысь – и граблями по башке. Именно это происходит сейчас в современной Франции.
– Стоп-стоп-стоп, – вмешался Филипп, – никаких скользких тем про актуальную политику, а то все переругаемся.
– Правильно, сынок, – похвалил Теодор. – Ты здесь главный.
– Ты просто слишком трезв, дорогой племянник! – добродушно пошутил дядя. – Плесни себе ещё вина!
– Отличная идея, Антуан!
Бутылка Бордо стояла рядом, и Филипп машинально потянулся к ней. И тут же одёрнулся, вспомнив о докторе Марселе. Тот сидел рядом и всё контролировал – неприметно, но педантично.
– Это уже третий бокал? – поинтересовался он полушёпотом.
Филиппу захотелось послать медика с таким вопросом куда подальше, но он сдержался и отреагировал дружелюбной шуткой, также вполголоса:
– Да, но первые два были совсем по чуть-чуть, в сумме меньше одного…
Доктор Марсель многозначительно промолчал, вытянул вперёд нижнюю губу и пожал плечами. На медицинском наречии это могло означать лишь одно: «Решайте сами, но я Вас предупредил».
Филиппу удалось подавить в себе природную антипатию к докторам, и он наполнил свой бокал.
– Это последний, док. – Он улыбнулся. Позитивные эмоции от общения плюс вино вернули ему вкус к жизни, настроение улучшалось с каждой минутой. Чтоб не испортить положительную динамику, Филипп отвернулся от доктора к гостям и уже в полный голос предложил: – Давайте лучше не о политике, а о чём-нибудь приятном – о любви, о женщинах, например.
– Отличная идея, братишка, – похвалил Жан, родной брат Филиппа, и перевёл взгляд на дядю. – Вот ты, Антуан, в молодости, говорят, был… – он замялся, явно подыскивая корректное слово, – дамским угодником, не так ли?
– Да, как истинный француз, я всегда был галантным кавалером, – гордо подняв голову, продекламировал дядя Антуан.
– Да бабником ты был, – возмутилась Франсуаза, мать Филиппа и Жана. – Самым обычным бабником, ни одну юбку не пропускал – даже ко мне клеиться пытался вначале!
Она строго посмотрела на деверя. Остальные гости, из приличия прикрывая ладонями рты, прыснули со смеху.
– Что-о-о? – почти прокричал Теодор. – Мой брат клеился к тебе?! И что ты сделала, дорогая?
– Дорогой, ты же прекрасно знаешь эту историю.
– Нет уж, ты уж расскажи, – нарочито строго попросил супруг, – пусть все-е-е знают, – протянул он.
– Да никому не интересно, – воспротивилась Франсуаза, хотя не очень убедительно.
– Интересно-интересно, – загомонили гости в один голос, словно никто никогда не слышал этот рассказ. – Ещё как интересно! Очень просим!
Филипп почувствовал волнение. Рассказ матери о знакомстве с отцом всегда казался ему романтичным, но именно сейчас какое-то интуитивное чутьё говорило ему, что мать растеребит и его душу, и души гостей.
Франсуаза обвела присутствующих наигранно-недовольным взглядом, откинулась на стуле.
– Ну, хорошо, слушайте, – начала она, кокетливо поправив причёску. – Было мне лет семнадцать, училась я в музыкальной школе по классу фортепьяно. Хорошо училась, хотя большого таланта не имела. И вот отправляют нас и учеников из других французских городов в Белград – выступать в разных школах перед детьми. Был сентябрь. Погода стояла довольно жаркая. Сербия только начала восстанавливаться после натовских бомбардировок, много руин лежало вокруг. Франция решила помочь людям и, в первую очередь, детям: поддержать их моральный дух и дать возможность немного отвлечься от ужасов войны. – Мать говорила тихо, и было очевидно, что воспоминания даются ей нелегко. – Подростки как известно мало что воспринимают близко к сердцу, и мы смотрели на разруху
