голода, жадности, сытости, жирной игривости, – битва благ. Ссорятся из-за доброго тепла – и милой еды, – отбивают друг у друга самцов – беременеют – родят.
Бусы, ленты, корсеты, румяна, помадки. Кровать женщины, обагренная ее же кровью, и ее пролил ее же детеныш. Ее мужчина приносит подарок, и она радуется бусам. Ей завидуют другие – не беременные, – она хвастается и потом умирает.
В жилище дикаря в тундре висят трофеи. Навоевано много. Ползком он вползает спать. Тундра засыпает. Греет самка кормленная, богатая. И он благодарен ей за то, что она теплая и добрая.
I
Я так далеко заброшен среди земли, что только часы и календарь служат вехами в пучине времени: они что-то разделяют, устанавливают твердое, точное, на что можно опереться, чтобы не потеряться, но и слишком человеческое. И я думаю с соблазнительной сладостью страха: а что, если часы остановятся?
Я иду – и вот берег, такой пустой, что небо и море выпуклые и они будто дышат. Внезапно слышу присутствие: из сухой травы черное бархатное лицо смотрит на меня косыми коварными глазками. Здесь под навесом сложенных досок живет кошка. Но чувствую, я здесь неприятен – и отхожу.
Как бережно надо обращаться со всякой искрой жизни, думаю я, потому что сильно люблю и эту елку, и ее большой пузатый живот, покрытый чешуей.
Творят умные сосны… Ярко горят медные стволы и раскаленные иглы в гордом блаженстве. Это мгновенье такой гордости, что птицы молчат в лесу. Я не знаю таинственного творчества деревьев, а они не замечают меня…
Творят камни. Творят жаркие блаженные лягушки. Творят. Они творят…
…Бьет полдень.
О! Солнце! Солнце художников, деревьев, поэтов, солнце детей, играющих в формочки, кроликов и котят на горячем песке! О солнце…
Согнутые елки от наслажденья положили, словно змеи, свои теплые животы на песок и нежатся.
На дорожку выбегает самка, гремя светлыми бусами, и, насторожившись, смотрит в чащу. Может быть, она чем-нибудь испугана? Она роняет зонтик и поднимает его, все так же не сводя глаз с одной точки. Лесные страхи? Или ее преследовали? На брюхе у нее болтается украшенье: жемчужное с золотом. Она, вероятно, с больших дач на горе: ее могло испугать и какое-нибудь четвероногое.
……….
Утром, когда я проходил мимо лавки, то видел груды нарезанных ломтей хлеба, бочки в человеческий рост колотого сахару – сыры.
Святые ломти хлеба, сыру, масла, поддерживающие жизнь.
На балконе сидели трое толстых и пили пиво. Лица их лоснились. Из какой глубины крепкого сна вылезла эта жизнь, чтобы так лосниться, розоветь и пить пиво?
Но мое лето доспело, и вот-вот перешагнет невидимый порог. А для жизни, для сосен, которые должно уважать, мне хочется крепких красных лодок на солнечной воде, пузатых кубышек с яркими полосками, груд овощей с черных огородов и веселых, добрых детей, которые гладят пушистых кроликов.
Конец
