пыль… Под вечер господа прогуливались с тросточками.
С утра вставала мутная. Ничего не могла – ни работать, ни думать. Напротив окон дом – установленный, как вся жизнь. Казенный, непреложный. Мимо шагали безучастно. Шагали в форменных погонах и кантах. Во всем этом было согласье и строгость.
А по ночам улица бывала страстная. Огни перемигивались с лицами – испитыми, побледневшими от ночи.
Они шли прямо перед собой, чтоб не уронить свое самодовольство. Она казалась маленькой среди них с ее робкими чуткими ногами. Они распоряжались ею, оглядывали самодовольно, толкали, приказывали ей, приказывали своим женщинам; свистали своим собакам, свистом подзывали ее, заставляли идти за собой. Они били ее, оставляя в ее теле боль смущенья. И при этом изящные, элегантные, даже не замечали ее, просто шли мимо, думали про нее мимоходом: «Женщина», – и чувствовали себя господами. И электричество подобострастно освещало ее для них…
Они думают: «Вот чья-то женщина. Ну, да этого добра много, пусть себе идет, конечно; отчасти моя… Пошла, пошла, не вздумай пристать!..»
Равнодушным, выпуклым взглядом пропускали мимо ночь, и блеск, и женщин. По ним весна, гибкая и просящая, скользила, как по отлитой, упругой резине. И они шли, неприкосновенно-самодовольные. Купали в ночном воздухе, прогуливали свои неприкосновенные плечи, несли упоенно свою остановившуюся мысль: «Все мое, это – я, я; иду – я». И это же было в самовлюбленном нагибе их фуражек. Ночь льнула… Крепкие затылки были прямы и круглы… Охорашивались выпуклые обтянутые мускулы. У тополей – клейкие, жадные прутики.
Этим часом Машки, Сашки, Мюзетки просыпались, начинали жизнь без «завтра». И забота, и воля и тяжкий выбор были не на них, не на них, а на них были – хлыст да вино, – смех и визг…
«Как вам угодно, хорошенький господин! Как вы желаете, как вы желаете…» И никакой заботы за потерянный день, и никакого угрызенья. Просто. Так просто… «Мужчина, проводите; проводите, мужчина…»
У ночных тополей были жадные листочки, и теплый воздух приласкал Нельку…
……….
«На окнах магазина книги, – там ей не место, – технические – слово это, какое-нибудь значительное, глубокое слово, его и не поймешь никогда, пожалуй. Туда заходят мужчины с умными благородными лбами: они могут выучить все научное и знают всю тайну жизни, все, что в этих книгах: и оттого у них большие благородные лбы».
«Эта жизнь, такая громадная, прекрасная, ученая, умная, непонятная своим размахом и сложными оборотами. Громадные стены, дома, и дальше – громадные дома. Эта жизнь, устроенная так культурно, изящно и красиво мужчинами».
«Как прекрасно, должно быть, проводить линии чертежей, с их особенным важным значеньем, тонкие, серьезные, ясные, чистые. Или читать строчку за строчкой, узнавая из них что-то чудесное, все дальше. И вот голова становится прекраснее, строже…»
В витринах продавали трости и чубуки с украшеньями из фигурок женского тела в унизительных позах, стариковски
