style="font-size:15px;"> Целовали жесткие усы маленькую бледную руку, которую не сжимают, – и так галантно только держат, будто боясь сломать.
За их широкими плечами синели окна. За синими окнами ширился прекрасный город, их город. О тайне города молчали…
Под лампами сияли высокие лбы; красиво-умные знали…
……….
Он с утра готовился к своим экзаменам, писал, читал. Еще важнее, недоступнее. На столе – строгий письменный прибор, мужской, настоящий. Темных цветов мрамора и коричневой бронзы; не допускающий возражений. Там у него все строго, порядочно, и нет места женщине. Между строгой бронзой веяла точная, щеголеватая, мужская мысль.
За окном знойно рокотала, врываясь, улица. Рассеянный, лекции отодвинул в сторону, осыпал пеплом, позабыв в твердых пальцах папироску. Не смела мешать. С улицы доносился хляск кнутьев. Грохотало и жарило. На обоях меблировки различались скучные цветочки. Надоели. Потом ушел. Потом опять пришел…
Раскачивал грубо на коленях. Мял противно – насильно. Отстранял руку с папиросой. Галантно предупреждал, чтоб остерегалась, не обожглась.
……….
Лежала, отвернувшись к назойливо освещенной стене. Пересчитывала цветочки обоев. За тонкой стеной гулко дребезжала улица. Обои надоели как бред. Старалась думать, утешалась: все квартиры, квартиры по городу, меблировки, в них кровати, и на кроватях все то же».
«Oh! reveille-toi, ma mignonne!..» С презрительной нежностью. Он не оглядывался на нее, садился за стол. Сразу сытый, с затупевшим затылком. Очистился серьезностью – недоступный опять. Она смотрела и видела: прядь на чистом лбу трогательно прилипла. Трогательно. Подойти не решилась…
За окном рокотала улица.
……….
Целый день по городу сеяла золотая пыль. Были стены и старые вывески, приласканы непреложной лаской приказанья, отнимающей волю.
И без воли было привычно и тепло.
Целый день они бродили зачем-то, и она не знала, и он все заставлял поджидать себя на улице.
Точно ничего нет, кроме посвежевшей пустоты… Может быть, сегодня днем по улице пронесли свежие темные фиалки. Мостовая вздохнула, – и наклонился сверху кто-то огромный. Нелька смотрит в небо, – кажется, капнул дождик. И еще теплей сразу стало. И она смеется…
«Чему ты улыбаешься?» – «Я с собой теперь не могла бы справиться. Меня бы следовало запирать и приказывать стоять часами и не двигаться – до боли».
«И тебе весело? Да, мне весело! Просто мне весело, и я шальная потому, что капнул дождик. Я пойду сейчас за этими господами, потому что у них широкие плечи и цветные красивые нашивки на мундирах». – «Нет ты этого не смеешь, ты просто и глядеть на них не смеешь, и ни на кого ты не должна глядеть: шальная уличная, низкая». – «Как мне весело, как мне весело!» Капнул дождик и обезумел теплый город, обезумел – и смолк… Иногда ветер пробежит по серой расплывшейся улице и кого-нибудь тронет за плечо. Что-то иногда возможно, чего не было никогда!
И
