беленькую куколку. И уже через несколько месяцев стало ясно: ликом новорожденная удалась в деда, царя Алексея Михайловича.
Все остальные в этой семье были брюнетами с темными глазами. Белокурая с рыжим оттенком, голубоглазая и белолицая Лизанька выделялась еще и ровным, веселым характером: она почти никогда не плакала и улыбалась каждому, кто подходил к ней. Вот уж характером она точно пошла в мать, за что та ее выделяла.
Екатерина опять вздохнула: дочек-то она после их рождения почти не видела: вечно с государем в поездках, да походах. Аннушка и Лизонька детство и юность провели в подмосковных селах Преображенском и Измайловском, под надзором иностранок-наставниц. Лизонька чуть ли не с младенчества привлекала внимание своей красотой и изяществом. А теперь вот – невеста короля французского, вот-вот уедет на новую родину. Только бы была счастлива…
– И что же тебе жених прислал? – улыбнулась дочери Екатерина.
Та протянула небольшой медальон, осыпанный бриллиантами. Под крышкой был миниатюрный портрет белокурого мальчика с большими голубыми глазами. Ангелочек!
– Хорош король, прямо сахарный…
Елизавета капризно оттопырила губку:
– Уж вы скажете, маменька… Сахарный!
– А какой же еще?
– Прекрасный! – не задумываясь, выпалила Елизавета. – А «сахарный», да «сладкий»… так только дворовые девки говорят.
– Да успокойся ты! Пущай прекрасный. По мне – так хоть какой, лишь бы тебя не обижал. Платья-то из приданого, чай, все уже перемерила?
– Мадам Датур говорит, что много платьев не надобно, во Франции мне другие пошьют, по новейшей моде.
Мадам Датур, точнее виконтесса Датур-Дануа, была вместе с итальянской графиней Марианной Маньяни наставницей Анны и Елизаветы в языках, танцах и хороших манерах. Немецкому же языку, столь любезному обоим их родителям, принцесс обучал «мастер немецкого языка» Глик. Так что в весьма еще нежном возрасте и Анна, и Елизавета, свободно говорили на четырех языках, считая природный русский.
Елизавета, правда, писать и читать откровенно не любила, заманить ее в «классы» можно было, только посулив обновку или лакомство. Зато танцевать могла – с утра до ночи, а уж насчет деликатных манер и вовсе преуспела: часами перед зеркалом вертелась, реверансы, да жесты куртуазные разучивая. И наряжаться страсть как любила, даже отец ей порой выговаривал:
– Ты бы с Аннушки пример брала, да книжку какую почитала, а то как ни хватишься тебя – все с модистками, да портнихами.
Лизонька же в ответ только хохотала:
– Папенька, Аннушка у нас умница, а я – красавица! Отдадите меня за королевича какого-нибудь заморского, чай, с ним не книжки читать будем…
И тут же карабкалась к отцу на колени, терлась розовой щечкой о камзол, гладила ручонками по лицу. Действительно, зачем такой лапочке книжки?
– Ты вот что, Лизонька…
