с Дрэйком. Играл он божественно, но все смотрели на меня. Я же не могла избавиться от странного чувства, словно чей-то взгляд приклеился ко мне, как бирка-липучка с дешевой одежды. Вот только взгляд этот дешевым не был, он был жестким, цепким, внимательным: так смотрят поклонники, от которых потом очень непросто отделаться. Музыка лилась, сплетаясь со словами песни – так же, как сливались воедино запахи крепкого табака, элитного алкоголя и дорогой кожи.
– Этот мир без тебя, детка,
Словно злая тюрьма.
Обними меня крепко… крепко,
Или дай мне сойти с ума.
Ленты платья стекали вниз, открывая ноги и туфельки на высоком каблуке – вызывающе, на грани приличий. Я сидела на краешке рояля, обнимая пальцами микрофонную стойку, как если бы она была продолжением меня. Смотрела в зал, в темноту – на всех и ни на кого. На столики и на ложи, которые могли себе позволить только самые обеспеченные посетители. На прикрытие дорогих портьер, которым затянут сцену чуть позже. На возносящиеся по бокам залы зеркальные витражи, внутри которых вьюнами струились черные жилы узоров.
– Там, где выжженный камень крошится,
Там, где море идет волной,
Целуй меня жадно… хороший мой,
Оттолкни или будь со мной.
На последних аккордах и музыка, и мой голос скользнули ниже, чтобы спустя миг затихнуть и раствориться в буре оваций. Дрэйк выскользнул из-за рояля – высокий, темнокожий и статный, подал мне руку, чтобы помочь спуститься. Свет в зале набирал силу, светильники рассыпали сияние, позволяя расцвести ярким нарядам женщин, подчеркивая фраки мужчин. Множество столиков, и все они заняты, сегодня не пустовала ни одна ложа. Я обвела их взглядом, послала в зал воздушный поцелуй и ослепительную улыбку.
– Спасибо! Спасибо вам всем за то, что пришли! Ландстор-Холл любит вас! Я вас люблю!
Затихавшие было аплодисменты громыхнули с новой силой.
Только один мужчина сидел неподвижно: в центральной ложе. Опираясь о перила, – я видела его руку. А вот лица не видела, но почему-то казалось, что смотрел он в упор на меня. И от этого становилось не по себе.
– Мы тоже тебя любим, Бриаль! – взвизгнула подвыпившая светловолосая дама в сочном оранжевом платье. Уцепившись за своего спутника, она покачивалась на высоких шпильках, размахивая свободной рукой. Ей вторило еще несколько голосов, к которым присоединились со всех уголков залы, и несколько минут мы с Дрэйком принимали всеобщее обожание публики, после чего вместе покинули сцену. Быстро шли по просторным освещенным коридорам, стены которых украшали фотографии певиц, выступавших в Ландстор-Холл с открытия. Я уже почти расслабилась, когда из-за угла вылетела Зетта – жгучая брюнетка с ярко-синими глазами. Тощая, как микрофонная стойка.
– Привет, малыш. Сыграешь мне сегодня, как никогда и ни для кого? – Она попыталась потрепать Дрэйка по голове, но тот увернулся.
– Сыграю как обычно, детка.
– Весь выложился для нашей дорогой птички?
Я негромко кашлянула.
– О, – она повернулась ко мне и всплеснула руками. – Прости, не знала, что ты здесь.
– Я тоже не сразу поняла, почему Дрэйк разговаривает со стеной.
Зетту знатно перекосило, а пианист откровенно захохотал, увлекая меня за собой.
– Да ну брось. Тебе не надоело?
– Надоест, когда она перестанет ко мне цепляться!
– Никогда она не перестанет. Она ощутимо старше, а гримерная от цветов ломится у тебя.
– И что я по этому поводу должна сделать?
– По мнению Зет – на полном ходу выпрыгнуть из флайса на магистрали высшего уровня.
Теперь мы захохотали уже вдвоем. Правда, горло тут же дало о себе знать. Сейчас бы чего-нибудь теплого и смягчающих леденцов в довесок. Кажется, где-то в сумочке они у меня завалялись, надо будет поискать. И попросить, чтобы принесли теплой воды.
– Ты сегодня в ударе, – заявил он, открывая передо мной дверь гримерной. В Ландстор-Холл не принято нести цветы на сцену, поэтому комната уже была завалена ими до самых дверей. – Как ты это делаешь?
Пожала плечами.
– Просто я люблю петь.
Это правда. Когда выхожу на сцену, часть меня словно оказывается в другом мире. Песня льется помимо воли, я не просто чувствую то, что пою, я переживаю каждое слово. К тому же, мой голос – все, что у меня есть. Точнее, все, чем я когда-либо хотела заниматься, было связано с моим голосом. В детстве просто сходила с ума от записей Шайны Анж, оперной певицы, покорившей весь мир. Оперной музыкой я дышала, горела и жила, вот только с оперой не срослось. Пока не срослось, но никто же не говорил, что я просто
