том не только со слов матери, просто отец всё делал тщательно), он произнёс одно слово: «Мудрёно». Я сомневаюсь, что это был комплимент.
За несколько лет до этого академик Запрудин сказал мне, возвращая реферат:
– Знаете, Неволошин, как легче всего отличить дилетанта от компетентного человека? Дилетант пишет мудрёно, очень любит всякие термины, особенно иностранные. Так он маскирует свой дилетантизм. Компетентный человек выражается просто и ясно. Есть такой писатель Курт Воннегут, читали?
– Нет.
– И зря. Вот его известная мысль: тот учёный – шарлатан, который не сможет объяснить семилетнему ребёнку, чем он занимается. Перебор, конечно, но идею вы поняли. Подумайте над ней.
Кстати, сам Запрудин не всегда выражался просто и ясно. Хотя старался, студенты его любили. Я тоже старался, особенно после того разговора. И всё-таки отец сказал «Мудрёно». Нет, точно не комплимент.
А ещё отец был энциклопедистом, любил знать всё обо всём. Мог дать название, определение, объяснение любой букашке, цветку, артефакту, литературному или историческому персонажу. Он знал дату рождения Бенкендорфа, отчество сестёр Лариных, имя доктора Ватсона. Думаю, легко смог бы водить экскурсии по известным музеям мира. Нередко отец переигрывал знатоков из передачи «Что? Где? Когда?» – давал верный ответ раньше них. Мало того, иногда он, опережая ведущего, угадывал вопрос. Кроссворды отец разгадывал «наоборот». Дойдёт до половины, оторвёт условие и говорит: «Проверь-ка меня. Семь по горизонтали. Там должно быть вот что…» Мне льстило, что он выпендривается передо мной.
Как-то раз отец за пять минут объяснил мне парадокс Эйнштейна. Он нарисовал поезд, человека в вагоне и другого на платформе. Затем крупно – часы, написал какую-то формулу… и вдруг – я понял! Отчего в поезде время идёт на доли секунды медленнее, чем на перроне. Понять это казалось мне невозможным. Я испытал такой же душевный подъём, как после знакомства с коктейлем «Северное сияние». Спирт с шампанским в равных пропорциях, если кто не знает. Парадокс я на следующий день забыл, но ощущение помню до сих пор. Значит – оно важнее.
Отец собрал библиотеку почти из двух тысяч книг, включая самиздат и тамиздат. Регулярно ездил на книжный рынок – менялся, продавал, покупал. Когда его отправили на инвалидность, он сказал: «Наконец-то я вдоволь начитаюсь». И стал читать ночами, а днём отсыпался. Я к тому времени уехал из дома, и родители спали в разных комнатах. Однажды ночью отец пошёл в туалет, а может, на кухню попить водички. Упал в коридоре и умер от кровоизлияния в мозг. На поминках многие говорили: «Лёгкая смерть». Ну да, лёгкая, если не считать десяти лет болезни Паркинсона и житья на таблетках. Наверное, я прозвучу, как подонок, если скажу, что уход отца не стал для меня трагедией. Конечно, я сильно расстроился, но… боюсь, не так сильно, как должен был. И не только потому, что редко его видел. Тогда я не мог сформулировать этого, но теперь подозреваю, что мы – я, мать, сестра – значили в его жизни гораздо меньше, чем его работа, его альбомы и книги. Эту же мысль я нашёл в одном из последних писем от матери. Кстати, старшего брата у меня тоже не было.
Зачем я всё это рассказываю? Затем, что, разменяв сороковник, давно похоронив идеалы и иллюзии, я встретил человека, который мог бы быть моим отцом. Или старшим братом.
Мы жили тогда в эмигрантском квартале Веллингтона, недалеко от центра. Две высотки и десяток зданий пониже, набитых голытьбой и тунеядцами разных цветов. Раньше мы думали, что жить близко к центру – это престижно. В Зеландии всё оказалось наоборот. Квартиру слева занимал тихий наркоман, похожий на индейского вождя без перьев. Целыми днями он курил травку и читал Конфуция. Запах из его квартиры мне уже не перепутать ни с чем. Справа обосновался Эндрю, дезертир из Ливии. Узнав, что мы из России, неизменно звал в гости на портвешок. В армии Эндрю обучали русские инструкторы, о которых он сохранил теплейшие воспоминания. Попадались и бывшие соотечественники, в основном нарушители визового режима и «прыгуны» с кораблей. Почти все они чего-то ждали: одни – депортации, другие – статуса беженца или продления визы. Несмотря на то, что им платили пособие, многие халтурили налево – клинерами, разнорабочими, посудомойками в индийских тошниловках. Таким образом им удавалось заработать на адвокатов, которые помогали отсрочить депортацию, а после отсудить у правительства какую-нито визу. Парадоксальная страна.
Иногда русскоязычное комьюнити собиралось у кого-нибудь в гостях: выпить, поплакаться на жизнь, поматерить новозеландцев. Приглашали на эти сборища и нас с женой. Сценарий не отличался разнообразием: винегрет/оливье, голубцы/пельмени, дешёвая водка… надежда, мой компас земной… и юный Октябрь впереди. Раз возвращались с такой пьянки в компании молодого шалопая по имени Руслан. Ему было с нами по дороге. Говорили о том, что выпивки явно не хватило и неплохо бы добавить. Но – магазины закрыты, да и денег нет.
– А пошли к моему отцу, – предложил Руслан, – он здесь в двух шагах, недавно переехал. У него может быть запас.
– Ну,
