в лапы огненно-рыжей искусительницы.
– Она разрушит его жизнь, – изрек Исав. – Он обречен. Мы все обречены.
– О, мой мальчик, мой родной, – причитала Сара. – В нем же только пять футов семь дюймов.
Они не поехали на гражданскую свадьбу в Кембридж. Да и как могли они поехать, когда Элгин назначил ее на субботу? Луиза была в просторном шелковом платье цвета слоновой кости, а в огненно-рыжих волосах сверкала серебряная лента. Ее лучшая подруга Дженет держала кольца и фотоаппарат. Присутствовал также лучший друг Элгина – его имя потом он припомнить никак не мог. На Элгине был взятый напрокат темный костюм, который ему страшно жал.
– Понимаешь, – объясняла Луиза, – я знала, что с ним мне ничто не грозит. Я могла его контролировать, помыкать им.
– А как насчет него самого? Что думал он?
– Он знал, что я красива и что это ценится. Ему хотелось иметь при себе нечто эффектное, но не вульгарное. Он мог теперь хвастать на людях: «Смотрите, что у меня есть!»
Я думаю об Элгине. Он очень умен, очень богат, но невыносимо скучен. Луиза же могла очаровать кого угодно. Она привлекала к нему внимание, обеспечивала его контактами, а также готовила, украшала, была умницей, а к тому же еще и красавицей. Сам Элгин был начисто лишен светского лоска и крайне неловок в общении. Кроме того, коллеги относились к нему с легким налетом антисемитизма. Это были в основном его ровесники, с которыми он учился и которых в глубине души презирал. Конечно, среди его знакомых попадались и евреи, однако то были люди из очень культурных семей, вполне преуспевающие в жизни, с широкими взглядами. Никто из них не был ортодоксом из Стемфорд-Хилла, где между вами и газовой камерой – лишь чужая квартира. Элгин никогда не говорил о своем прошлом, и временами, особенно когда Луиза была под боком, казалось, оно не имеет для него никакого значения. Он тоже выглядел преуспевающим и культурным: ходил в оперу и покупал антиквариат, рассказывал еврейские анекдоты и даже избавился от акцента. Когда Луиза говорила, что он не должен забывать своих родителей, он посылал им к Рождеству открытки.
– Это все она! – угрюмо говорил Исав, стоя за своим темным прилавком. – Все женщины прокляты со времен Евы!
А Сара, полируя, сортируя, штопая и подавая, чувствовала проклятье своего народа и все больше погружалась в него.
– Привет, Элгин! – здороваюсь я, когда он возникает на пороге кухни, одетый по-домашнему – в темно-синих вельветовых брюках (среднего размера) и свободной рубашке навыпуск (размера поменьше). Он прислоняется к плите и обрушивает на меня целый град вопросов. Это его любимый способ общения – подразумевалось, что так он не выставляет себя на первый план.
Луиза возилась с овощами.
– Элгин уезжает на той неделе, – отсекла она его словесный поток так же точно, как он отсек бы трахею.
– Верно-верно! – довольный, подтвердил он. – Читаю доклад в Вашингтон. Тебе не приходилось
