сами.
Во время антракта «Женитьбы Фигаро» я замечаю, как часто на Луизу посматривают другие. Со всех сторон нас окружают золотые цепочки и сверкающие блестками платья. Их обладательницы носят драгоценности, как медали. Им, как Фигаро, все нипочем – новый муж здесь, бывший муж там, просто палимпсест былых романов. Колье, броши, кольца, диадемы, усыпанные бриллиантами часики, на которых время можно разглядеть лишь через увеличительное стекло. Браслеты, цепочки, вуалетки с мелким жемчугом, серьги в количестве, намного превосходящем количество ушей. Драгоценности двигаются в сопровождении серых пиджаков и бьющих на эффект пятнистых галстуков. Луиза проходит – и галстуки дергаются, а пиджаки нервно встряхиваются. Дамы предостерегающе посверкивают драгоценностями при виде ее обнаженной шеи. На Луизе – скромное платье зеленого шелка, а из украшений только пара нефритовых сережек и обручальное кольцо на пальце. Я напоминаю себе: «Никогда не забывай об обручальном кольце. Как только заподозришь, что влюбляешься, вспомни, что жар этого расплавленного кольца сожжет тебя дотла».
– Что ты там рассматриваешь? – спросила Луиза.
– Что за идиотизм! – сказал мой друг. – Опять замужняя!
Мы с Луизой обсуждали Элгина.
– Он из ортодоксальной еврейской семьи, – сказала она, – поэтому в нем сочетаются чувство собственного превосходства и комплекс неполноценности.
Родители Элгина до сих пор жили в домике 30-х годов на две семьи в Стемфорд-Хилле. Во времена Второй мировой они незаконно вселились в квартирку, где обитали кокни. Хозяева, вернувшись в один прекрасный вечер домой, обнаружили, что дом заперт, замки другие, а на парадной двери красуется табличка «ШАБАТ. НЕ БЕСПОКОИТЬ!» Это было в ночь на субботу 1946 года. В ночь на воскресенье того же года Арнольд и Бетти Смолл встретились лицом к лицу с Исавом и Сарой Розенталь. Деньги, или, если точнее, некоторое количество золота, перешли из рук в руки, и Смоллы отчалили вершить крутые дела, а Розентали открыли аптеку, категорически отказываясь примкнуть к традиционалистам или реформаторам.
– Мы – избранный богом народ! – говорили они, подразумевая самих себя.
Вот такой сплав смирения и гордыни был в крови у Элгина. Родители намеревались назвать его Самуилом, однако во время беременности Сара сходила в Британский музей. Там ей запали в душу шедевры античной Греции, а вот египетские мумии оставили равнодушной. Все это могло бы и не иметь никакого отношения к судьбе ее сына, если бы не серьезные осложнения при четырнадцатичасовых родах. Мечась по подушке в бреду, она бессвязно бормотала и бесконечно повторяла одно-единственное слово: «Элгин!»[4] Осунувшийся от волнения и страха Исав, стоявший рядом, теребя талес под черным пальто, был суеверен. Раз таково последнее слово жены, значит оно должно что-то означать. Так слово обрело плоть: Самуил превратился в Элгина, однако Сара не умерла. Она за долгую жизнь наготовила, наверное, не менее тысячи галлонов куриного бульона. Каждый раз, разливая суп по тарелкам, она не забывала добавить:
Томас Брюс, 7-й граф Элгин (1766–1841), британский посол в Турции (1799–1803), вывезший в Англию мраморные метопы (части фриза) Парфенона. С 1816 г. они находятся в Британском музее.
