ало синонимом качества. Одного взгляда на обложку достаточно, чтобы понять – будет страшно. Будет увлекательно. Будет кровь, секс, смерть и древние твари. И Кабир не разочаровывает».
«Истории Кабира… это всегда дом с двойным дном. Ни одна из них, особенно если речь идет о большой форме, не будет проходной байкой о том, как где-то завелось что-то и кого-то съело».
Денису, Наташе и Дане Чернявским с пожеланием безмятежных снов
Человек распластался на асфальте, словно молился стенду с расписанием транспорта. Корней Туранцев, только что выпрыгнувший из трамвая, едва не выронил пакеты. В пяти метрах от него мужчина водил головой вправо и влево и чуть сучил ногами – взгляд Корнея зафиксировал зеленые носки между штанинами брюк и замшевыми туфлями.
Шестой номер поехал прочь, бросив удивленного Туранцева наедине с представителем оригинального религиозного культа – кроме них, никого не было ни на остановке, ни на площадке у железнодорожного вокзала поодаль. Уплыли желтые трамвайные окна, инкрустированные темными абрисами – силуэтами пассажиров.
На ветру шуршали кроны лип, тикал размеренно светофор, и носки замшевых туфель елозили по асфальту.
Долгое тяжелое лето подходило к логическому завершению. Вечера становились прохладными. Корней прибавил к футболке и джинсам плотную клетчатую рубаху. Сейчас под фланелью пробежали мурашки.
– Простите, вам плохо?
Внутренний голос, неоднократно выручавший его в прошлом, шепнул: «Это не твоя забота, Корь, иди куда шел».
Корней замялся нерешительно. Возле металлического конуса урны темнел оброненный портфель, явно не из дешевых. В городе хватало бродяг и психов, не так много, как на родине Корнея, но хватало. К наркоманам государство относилось почти трепетно, снабжая деньгами, – лишь бы не крали.
Но мужчина не был похож на вагабонда. И пиджак он испачкал недавно, преклоняясь великому богу электричек. Классический пиджак, фиолетовый галстук, закинутый за плечо, как язык запыхавшегося зверька в каком-то американском мультфильме.
– Пан…
Корней шагнул к мужчине. Туфли монки сверкнули пряжками в свете фонаря. Скрюченные пальцы хватали воздух в каком-то остервенелом религиозном экстазе.
Ощущая беспокойство, Корней повертелся. Но и в скверике позади, и у охристо-бежевых домов за перекрестком не увидел прохожих. Район Вршовице был тихим и малолюдным, что сыграло определяющую роль в выборе жилья.
«Он пьян, – сказал внутренний голос, – или под кайфом. Не мешай человеку другой конфессии».
А мужчина молился.
Бил поклоны, тряс головой, невнятно бормотал.
Его божество, белое с красным, электрическое рогатое божество, скоро должно было перевести городской транспорт в ночной режим, и Корней неуютно поежился.
– Ну и ладно, – буркнул он.
Человек повернул голову так резко, что хрустнули позвонки. Светофор запиликал быстро-быстро и озарил зеленым упитанное лицо. По подбородку мужчины струилась кровь. Его рот был разорван, нижняя губа превратилась в лохмотья, явив десны и ряд аккуратных зубов того же оттенка темной охры, что и полосы на фасаде зданий.
Корней непроизвольно охнул.
Глаза мужчины, тусклые и бессмысленные, зацепились за него.
Наркотики, определенно. Не безвредная травка, аромат которой Корней часто ловил около пабов. Что-то куда опаснее, вроде сальвии – Корней видел на ютубе результаты употребления психоактивных веществ. Бедолаги калечили себя, кидались под автомобили, в чем мать родила разгуливали по трассам.
Сектант (привычка Корнея награждать всех прозвищами) улыбнулся криво.
«Боже, – ужалила догадка, – он терся губами об асфальт!»
Судя по блаженной гримасе, мужчина не испытывал боли… пока. За зубами шевельнулся язык – светофор тикал медленно, плеская на остановку красным.
От обилия багрового Корнея замутило.
– Прекратите!
Сектант громко щелкнул челюстью.
И заговорил.
Туранцев два года учил чешский. Зимой сдал государственный экзамен; уровень В2: согласно выданному Карловым университетом сертификату, он владел языком на восемьдесят процентов.
Но из того, что сообщил ему Сектант, Туранцев расшифровал лишь пару слов: «мороженое», «карусель».
Корней был настолько поражен, что прослушал, как следующий трамвай прибыл к Надражи Вршовице, постоял, не открывая дверей, и укатил
