Довольно!Скорблю и возмущаюсь каждым фибром.
Продолжу от волнения верлибром.
Так вот, Давид Самойлович, мой свет,
женская поэзия – это след
солдатского сапога
и рука,
летящая вслед
силуэту, съеденному дорогой.
Женская поэзия – это немного
французских духов
на телогрейке студентки Литинститута,
когда она
срезает гниль с капустного кочана
на овощной базе.
А разве
это не школьница в противогазе,
марширующая на уроке НВП?
И еще это жуки в крупе,
и кафельная стена районной родилки.
Это —
объедки, опивки, опилки
от того самого,
еще в Первую мировую
распиленного на дровишки стола,
который стоял на пиру поэзии (мужской).
Там было много званых, мало избранных.
Это —
очередь с ее нелюбовной тоской
и взвизгами:
«Граждане! Кончается мыло
(детские шубки, колготки,
сапоги, мясорубки,
и прочее, тому подобное,
съедобное и несъедобное)!»
В общем, женская поэзия —
это быт,
который убит
ударом утюга по голове
и спрятан в шкаф,
и там истлел, став
тем самым
скелетом в шкафу.
А душа на небе,
маринует райские яблочки
по рецепту,
взятому из книги
«О вкусной и здоровой пище»
1949 года издания,
где в каждом фрукте и овоще,
в каждом куске мяса и хлеба
попадаются волоски
из Священных Усов Генералиссимуса,
такие жесткие,
что пришпиливают язык к нёбу,
до гроба.
Все, Давид Самойлович, пора успокоиться.
Скоро совсем зарыдаю-заплачу.
Тем паче,
голоса вы моего не услышите,
и ничего уж в ответ не напишите.
Так что, пойду, постираю белье.
Боже! Зачем родилась не ткачихой,
и не портнихой, и не поварихой,
а этой самой – ну, как, бишь, ее?
1983
Старый поэт
Еще в грозу летят черновики
С его стола под потолок и на пол.
Еще следят тяжелые зрачки
За прихотливым бегом первых капель
По пыльному оконному стеклу.
Еще он попадает в кабалу
Причудливого света грозового,
И вот тогда с пера его весомо,
Как плод созревший, упадает Слово,
И памяти лежалая солома
Так вспыхивает вдруг от пустяка…
Еще тверда, еще легка рука.
Поблескивая близоруким оком,
Еще за шлейф словесности высокой
Он может ухватиться и лететь,
Под пятками почувствовать, как твердь,
Как чернозем, распаханную тучу.
Он столько пережил своих стихов,
Он столько пережил любимых, лучших
Своих друзей! Он стар и бестолков.
Посуды
