встретиться у маленького храма, что стоит на холмике над заросшей вереском долиной.
И вот они встретились. Цельный Человек был оставлен дома в правом верхнем ящике комода, вместе с галстуками и воротничками. Он догадался, что Некто Мягкий и Меланхоличный понравится ей больше; и он оказался прав. Она с первого же взгляда нашла его «более нежным».
– Я вас прощаю, – сказал он и поцеловал ее руку. – Я вас прощаю.
Рука об руку они шли по долине, заросшей вереском.
– Не знаю, почему это в ы должны меня прощать, – сказала она смеясь. – По-моему, прощать надлежало бы как раз мне. После вчерашнего. – Она укоризненно покачала головой. – Вы меня так огорчили.
– Да, но вы уже простили меня.
– По-моему, вы слишком многое считаете само собой разумеющимся, – сказала она. – Не будьте таким самоуверенным.
– Но я вовсе не самоуверенный, – сказал Гамбрил. – Не вижу…
Эмили снова засмеялась.
– Мне хорошо, – объявила она.
– Мне тоже.
– Какая зеленая сегодня трава!
Зеленая-зеленая, после всех этих дождливых месяцев она блестела на солнце, точно освещенная изнутри.
– А деревья!
Бледные, высокие, унизанные комочками пыльцы деревья английской весны; темные симметричные сосны, разбросанные, точно острова, по лужайкам; и каждая сосна отдельным силуэтом вырезалась на небе, и каждая отбрасывала на траву у своего подножия тень, непроницаемо-темную или рябую от подвижных пятен света.
Они гуляли молча. Гамбрил снял шляпу, вдохнул нежный воздух, пахнувший зеленью.
– В нашем внутреннем мире тоже есть тихие уголки, – задумчиво сказал он. – Но мы строим в них эстрады и фабрики. Нарочно – чтобы уничтожить тишину. Мы не любим тишины. Все мысли, все заботы у меня в голове… вертятся, вертятся непрерывно. – Он сделал рукой кругообразное движение. – И джазы, и мюзик-холльные песенки, и газетчики, выкрикивающие новости. К чему это? Чтобы положить конец тишине, разбить ее и развеять по ветру, уверить себя любой ценой, что ее нет. Да, но она есть; она есть, несмотря ни на что, она таится во всем. Порой, когда ночью лежишь с открытыми глазами – без движения, спокойно ожидая сна, – тишина восстанавливается, кусок за куском, все осколки, все обрывки, которые мы за день так старательно рассеивали. Она восстанавливается, внутренняя тишина, как эта внешняя тишина травы и деревьев. Она наполняет человека, она растет – кристаллическая тишина – растущий, распространяющийся кристалл. Она растет, она становится совершенней; она прекрасна и страшна, да, страшна в такой же степени, как и прекрасна. Потому что человек одинок внутри кристалла, и нет поддержки извне, нет ничего внешнего или незначительного, на что можно опереться или взобраться, надменно, презрительно, чтобы смотреть на это сверху вниз. Не над чем смеяться, нечем восторгаться. А тишина растет и растет. Ее рост прекрасен и невыносим. И под конец ощущаешь приближение чего-то; это похоже на слабый
