и, пригорюнившись, глядела на дочку; Петька, наоравшись, заснул в отцовой кровати среди вороха своих тёплых вещей; Вера, чуя неладное, примостилась Маше под бок и затихла. Единственным звуком в этой тягостной тишине было бормотание телевизора, на который никто не обращал внимания.
Поэтому, когда отец шумно вздохнул и поднялся, все даже вздрогнули и уставились на него. Но он просто взял с подоконника пачку сигарет и спички и вышел во двор. «Плохо дело», – подумала Маша. Встала, сложила Петькины вещи, накрыла его углом покрывала. Подумала: надо бы его перенести в спальню, но трогать не стала: не буди лихо… Мать разобрала покупки и поставила греться ужин, когда вернулся отец – обстоятельно вытер обувь, повесил на крючок телогрейку. Сел у стола и только теперь посмотрел на Машу, которая резала хлеб – Верка, воспользовавшись Машиным замешательством, ловко стащила горбушку и спряталась за дедов стул (таскать со стола куски и «перебивать аппетит» ей настрого запрещалось).
– Вот что, доча… – Голос его прозвучал хрипло, отец прокашлялся. Маша, отложив нож, стояла перед ним, как стояла, бывало, напроказившей школьницей, словно в том, что происходило с её жизнью, была её вина. А может, всё-таки, была? Как бы там ни было, она разочаровала папу. Папу! Который так безгранично в неё верил. – Останешься здесь. Как хочешь, а на поругание этому… мерзавцу я тебя больше не отдам! Мы, Светловы, может, и не графья, но…
Глава 9. Чёрная кость
Маша осталась в Муратово. Звонила Наталья Леонидовна – нарочно когда родители на работе, чтобы Маше пришлось ответить самой – спрашивала, когда она вернётся. Маше и хотелось сказать «никогда», но было неловко отыгрываться на свекрови. Она помедлила, ответила: не знаю, добавила – папа не пускает: пусть знают, что отец теперь в курсе.
Алексей не звонил – что, впрочем, было предсказуемо. После каждого избиения он исчезал, забивался в угол, признался однажды – когда отпускает ярость, сперва пустота, полное опустошение, как после бурного соития; но по мере того как возвращается сознание, накатывает ужас перед тем, что натворил, мучительный стыд. «Потом – поиски оправданий», – подумала тогда Маша, но вслух ничего не сказала.
Каялся муж очень убедительно: долго стоял в дверях с очередным букетом – она избегала смотреть, занималась детьми, пыталась делать обычную домашнюю работу. Но всё валилось из рук, в замешательстве она бросала дела на середине, хваталась за новые. Всё это время Алексей смиренно стоял в дверях. Знал: ещё немного, и она сдастся – рухнет, обессиленная, на стул или кровать, заплачет, спрячет в руках это невыносимо отчуждённое лицо. Вот тогда-то он и покинет свой пост, опустится на пол перед её скорбной фигуркой, положит на колени цветы, прошепчет своё трогательное картавое «прости»…
Это чёртово «прости» действовало на неё как взорванная плотина. Рыдая, она выкрикивала свои жалобы и обвинения, не могла
