, и постником, которым любой иоанн васильевич просто-напросто обязан выколоть очи.
а потом, живущий в своих иллюзиях, лично утвердись: всё сам! твой царь ничего подобного с тобой не делал.
посвящается Наталье Антоновой, Алексею Иванову и Илье Сёмину
Тёмные наши Века, или одна из самых простых сказок тысячи и одной ночи
«Если видишь, не делай себя слепым – лучше тебе вообще
ничего не делать, нежели ожидать своего ослепителя!»
Никто не видел меня, и мне было радостно: хорошо, что я живу не в Москве! Хорошо, что мне трудно и что меня совершенно не видно: я сам себе властелин и никому не нужен! Иначе хищные вещи века обязательно бы меня съели. Прилипчивая доступность иллюзорной реализации обязательно бы меня приманила поторговать несравненным. И мне бы в Первопрестольной кто-нибудь не менее обязательно растолковал, что несравненное не пользуется спросом, что продажно только сравнимое.
Что душу продать не получится (никому – во всех смыслах); но возможно поступиться ее частицей: напялить на себя скоморошью маску частного.
Что у этой слепой маски только её картонные глазки и видят: ты перестанешь видеть душой и станешь видеть раскрашенным картоном. Что только такие маски и пользуются спросом на Сорочинской ярмарке, где все торгуют со всеми: каждый своей «не своей» маской.
Ты согласен со мной, читатель? Вижу твоими глазами, что не согласен. Как можешь ты быть согласен? А меж тем наши с тобой глаза одинаковы.
Ведь и ты ходишь гоголем по Сорочинской (и почти что «соловьиной») ярмарке – торгуя «не своей» маской: ты все больше и больше стрекочешь по птичьи, ты перепеваешь чужое. Но чем дальше ты уходишь от себя, тем чаще твое стрекотание покупают. И ведь покупают такие же ослепшие и искусственные «соловьи», такие же гомункулы культуры, которые «видят» тебя накрашенными на душном картоне глазками.
Поэтому хорошо, что я живу не в Москве и смотрю на нее с высоты своего «слепого» полета; а ещё хорошо, что все дороги России ведут в Москву! И какими глазами я смотрю на эти дороги – от этого во многом (ведь настоящее «я» – это много) зависит будущее моей родины (моей Святой Вавилонии её с кремлевскими башнями).
Ведь если я могу видеть невидимое и слышать неслышимое, то и выбрать способен из множества сыров в мышеловках – мышеловку с отсутствием сыра; способен ли ты отказаться от продажи своей скоморошьей маски, определяется просто: способен ли не купиться на чуждый твоей душе картон.
Это ведь почти невозможно (известно из личного опыта) – без мишуры различать смыслы будущего, настоящего и прошлого.
Ведь и я выхожу воображаемым гоголем по Сорочинской ярмарке, предъявляя себя на распродажу – не оптом, но по частям, и знаю: если у меня моя распродажа получится, тогда (очень может статься) все встречные певуны и затворники люто и радостно (а если – доведя до абсурда, то и с кровушкой, и с гомерическим хохотом) поменяют свою «не свою» маску на мою «не мою» и станут слепы по моему: разглядят мою сказку Тысячи и Одной ночи и сочтут меня другом.
Но я не друг носителям масок: сейчас я расскажу им другую быль. Зачем? А чтобы мои самоназванные друзья могли выбрать себе (или даже купить) в этом калейдоскопе – смысл продолжать быть; хотя (опять же) – зачем его покупать? Всем известно, что такой смысл и так у каждого есть (от века), и он никогда не выставлялся на торги.
Потому начну я свою сказку с того сакрального момента (за миг до со-Творения), когда ещё никто не разглядел меня и не купил – и мне было и радостно, и скверно: я увидел, насколько я слеп в этой тьме до-верия (до веры, до бытия): и как именно (с какого имени) начну я свою сказку? А только и исключительно со своего: я автор.
А потом (после именования) я обращусь к себе на «ты». Затем, чтобы моё «я» могло могло описать моё «ты» (мою скоморошью маску). Ведь настоящее имя моё Николай-победитель означает: не смотря на все свою прошлые, настоящие и будущие поражения я опять и опять оказываюсь поражён и восхищён своей обязательной (но не неизбежной) победой – которая несомненна (иначе не станет самого бытия); а вот то, что я взял на себя обязательство победить, означает: сам я могу и не стать окончательным победителем.
Просто потому, что нет в моём обращении к себе на «ты» ничего окончательного.
О себе. Тысячу и Одну ночь моей реальности (понимаемую как калейдоскоп иллюзий) я не смогу описать всю; я могу описать лишь мою ночь (не одну, так другую); так начнём же поскорей! Причём начнём с обязательного: с возможностей манипулирования измерениями координат, которыми я (как автор истории) располагаю.
Ведь пока не настала и окостенела эта ночь – из Тысячи мной выделенная (то есть только моя), и другие слепые не стали по моему слепы (то есть не в своей, а в моей тьме), я рассказал душе своей, что теперь (когда я вижу свою слепоту) меня стало возможно считать
