ничтожества пред Вечностью, не дарует версификаторов Слова бессмертием.
А ведь поэт – не мог (бы) этого не прочувствовать! Но раздвоения в природе солнечного диска ничем не угрожали – лично ему (как личности); если даже эти (тектонические) подвижки когда-либо могли бы вообще нивелировать весь человеческий род – и что с того именно ему?
А ничего! Он всего лишь оказывался буен (словно бубен шаманский) и с самого утра принялся беспокоиться, потому – этим вечером порешил поездом из Петербурга в Москву перебежать «за карьерой»!
Но какая-такая карьера поэту – коли мира не будет (причём – от слова «совсем»)? Впрочем, с поэтом мы еще повидаемся, подобная чувствительность не остается безнаказанной; так называемая невинность, известно, наказуема гораздо беспощадней, нежели умная вина.
А вот Илья сейчас (хотя – невинною глупостью не грешил никогда) если и озирался, то совершенно без страха. Да и смотрел на все происходящее как будто с безопасного расстояния, от самой души; причём – цвета глаза были ослепительного и бестрепетного (то есть серого), и словно бы оказывались готовы наложить на весь мир свое «вето».
Меж тем, смеркалось. И по всему Московскому проспекту, и в остальном мироздании. Повсюду заполыхали рекламы, потянуло их ароматизированным гальваническим, как в неживых подземельях, дымком (великий Рим разлагается, но как пахнет).
Этот дым (совсем как давешняя дождевая пыль) принялся колоть и отводить глаза; тогда и оправдалось внимание Ильи к реальной (под ногами) земле. Хотя – (вспомним воду канала) реальную землю покидал он уверенно.
Стайка бледных подростков-гаврошей вдруг (эдак – сиреневой дымкой) вытекла из подворотни и обступила его (подобно кольцу сигаретного дыма из сопливой ноздри), принудив задержаться; причём – окруживший нас сумрак тотчас переполнился полуестественными лицами-масками.
Причём – все эти личины голосили ультиматумом-просьбою даже не об одной, а сразу о всех его сигаретах.
Показалось – дымчатый полумрак улицы (как давеча одна из солнечных теней Ильи) прямо-таки желал пополнения. Разумеется, никакой гуманитарной глупостью (или даже приходом бравых прохожих Илье на подмогу) реальность себя не отяготила; хотя – до последнего (то есть крайнего) мига прохожие вполне беззаботно увивались вокруг; как-то сразу и вдруг их не стало.
Ультиматум Ильей был отвергнут (что в свете дальнейших путеводных событий окажется разъяснено) простым пожатием плеча; подростки с готовностью принялись ухмыляться – казалось бы вполне белозубо; но!
При всём при этом – легко заменяя собой прежние толпы вечерних людей. При всём при этом – когтисто-кошачьи клубясь. То есть – гавроши принялись переминаться как бы на месте; но – на самом-то деле перетекали-приближались-кружили, совершая откровенное допотопное камлание перед первобытно-зачарованным изображением (человека даже не видели) будущей жертвы.
Обставлено всё оказывалось, как
