ждавший впереди прекрасный день в начале бесконечной очереди к лифтам. Но это все была ерунда, ведь я вовсе не вспоминал никакого мертвеца… байк которого так заманчиво пробил ограждения платформы. «Несколько секунд летишь с ветерком, а потом… может, будет мой любимый вариант? С шелковыми тканями ярких цветов, обволакивающими душу, пронизанную блаженством. Невесомость, синевато-черная бесконечность и прекрасная музыка!»
Этажи небоскребов сливались за стеклом в размытые сине-белые полосы, лифт на всех парах несся вниз, в голове витали запретные грезы о лучших трипах. У кого-то есть воспоминания о первых шагах ребенка, о путешествии на крутом аэробайке, но у меня была своя коллекция кинолент. На каждом потрепанном футляре отпечатана надпись: «К ПОКАЗУ ЗАПРЕЩЕНО», архив можно было спрятать за решеткой и семью замками, но не уничтожить, как я ни напускал на него внутренних цензоров. Лифт остановился на уровне А-117, после надо было немного прокатиться на трамвае. «А может, все-таки можно иногда?» И еще, как назло, питьевая вода из бутылки попала не в то горло. «Сдавить бутыль посильнее и вдохнуть как следует? Чтобы забулькало в легких? Не-е-е-т, очень больно умирать, да и откачают тут же. Трип тоже, скорее всего, будет беспокойным». Я никогда не был фанатом трешухи. Харакири или забитый в башку гвоздь – это уж совсем для отморозков. Да, я прыгал с платформы. Мы еще носили специальные кусачки, чтобы проделывать дыры в сетчатых ограждениях, пока их не стали делать из прозрачного сверхпрочного полимера. А ведь когда-то, когда суицид еще не вошел в моду, платформы ограждались лишь невысокими перилами. В общем, прыгнуть с высоты – это хоть и треш, но смерть быстрая, ведь ты не будешь видеть, как выглядит разбитое в лепешку тело. Иногда на фоне трупа фотографировались зеваки, и после рекомбинации можно было отыскать переломанного себя-любимого в многочисленных мессенджерах Базы. Потом фотки, конечно, подчищали админы, но некоторые торчки их сохраняли и делали целые альбомы. Бывало и такое, что самый гладкий и стопудовый, казалось бы, отход незапланированно становился реально жестким. Однажды я остался жив как раз-таки после прыжка с платформы, «приземлившись» на крышу аэромобиля: пробил головой обшивку. Кости, само собой, переломаны, травматический шок. Женщина за рулем орет, стараясь перейти на ручное управление, а ведь и хрен его знает, как это вообще делается… «О, господи! О, боже! – кричала она. – Господи, боже!» И музыка в салоне играла просто отвратительная… Смерть уже ждала на парковке. Но бэдтрипа, как часто бывает после жесткого отъезда, тогда не произошло. Наоборот. Супер-эйфория. Я парил в невесомости, дышал радостью словно всем телом, а тело обволакивало блаженство. Вокруг была словно вода, синевато-черная бесконечность, через которую просачивался, то вспыхивая, то затухая в разных местах, радужный свет. Но такое бывало нечасто. Обычно, если отъезд жесткий, – будешь тусоваться в геенне. Или столкнешься со своими самыми жуткими страхами по очереди, как будто
