кишки. Последний раз он ел еще утром, жидкую, водянистую кашу, а теперь стоял уже четвертый час, да и перелопатил он уже полдвора. Антон очень мучился голодными спазмами, а представив себе мамин яблочный пирог, теплое тесто, сочащееся рыхлым яблочным соком, он пошатнулся и чуть не потерял сознание. О еде ему лучше было не думать…
– Вы сможете прийти сегодня вечером, у меня с собой сейчас просто нет… – снова соврал он. В тот момент он не думал, что у него ни с собой, ни где-то еще вообще нет никаких сбережений. Перед ним стояла его мать, которая просила помощи, а где-то голодали его младшие братья и сестра, – и Антон решил, что он в лепешку расшибется, но денег достанет.
Женщина ушла осчастливленная. Антону вдруг так захотелось, чтобы она хотя бы подала ему руку, хотя бы немного поласкала его материнской лаской, потрепала бы его по щеке или волосам, пусть даже через решетку, поцеловала бы в лоб, – одним словом, подарила бы ему хоть немного тепла, которого у него никогда не было. Антон не помнил, чтобы к нему кто-нибудь когда-нибудь по-доброму прикасался, – разве что врач в детстве, когда осматривал его больную руку.
Антон был лишен не только общения, но и прикосновений, пусть даже бытовых, но таких важных в жизни каждого человека. «Если меня касаются, – значит, меня принимают». Антон не мог сказать о себе такое. Некому было просто пожать ему руку или ободряюще похлопать по плечу. Он ощущал себя в такой изоляции, что казалось, остальные люди отгорожены от него какой-то невидимой стеной, пробиться через которую не могли ни они, ни он.
Антон боялся первым нарушить этот барьер, не хотел навязываться людям. Порой его даже пугала эта сфера чувств и эмоций, и он говорил себе, что научился обходиться без нежностей. Поэтому то, что его мать ушла, даже не оглянувшись, он воспринял очень просто. «Конечно, ей нужно еще ко мне привыкнуть», – решил он.
Теперь Антону нужно было думать, где достать денег до вечера. Просить директора бессмысленно, – она сама весьма редко держала в руках живые деньги. Занять? Но у кого? У кухарок, у которых у самих семеро по лавкам? Забрать деньги у одних детей, чтобы отдать их другим? Да ему всё равно никто не занял бы, – знают ведь, что отдавать ему не с чего.
Но у Антона всё-таки был выход. Два года назад в детском доме делали ремонт, и он познакомился с одним рабочим из бригады, бывшим зэком, который отнесся к нему с участием. Этот бывший зэк в свободное время вырезал какие-то мелкие фигурки из остатков дерева. Поначалу Антон долго присматривался к этому творческому процессу, и понял, что зэк режет шахматные фигуры, да не простые, а все с каким-нибудь замыслом: белые фигуры у него становились славянами, а черные – татарами, то вдруг ангелами и химерами, то эльфами и гоблинами, – и резал он их всегда мастерски, несмотря на малый размер. Одним словом, помимо их прямого назначения, эти фигуры всякий раз рассказывали какую-нибудь историю или сказку. Зэк и сам был большим выдумщиком, с неистощимой фантазией,
