мамой все в порядке, – заговорил он вполголоса, избегая смотреть на Лали. – Немного лучше в этом месяце. Артрит не проходит, но она держится.
Лали кивнула. Она никогда не спрашивала о матери, но брат все равно вставлял несколько слов, прежде чем уйти. Она обратила внимание на проблески седины в его щетине и поразилась этому несвоевременному проявлению возраста. Кто-то взял да и поместил болезненную тощую фигуру ее брата, мальчика с широко раскрытыми глазами и сопливым носом, в невидимую камеру, где он состарился, превратившись в усталого неудачника, который привык тихо и смиренно проигрывать.
Она не знала, как он нашел ее в первый раз. Однажды кто-то из девушек привел его, сказав, что он искал ее на улице. Его голова была обрита наголо, а из одежды на нем болталась лишь белая набедренная повязка, запачканная во время путешествия в Калькутту. Лали уставилась на него. Нырнула в океанические глубины своей памяти, выуживая воспоминание, которое могло быть сном, выдумкой, фантазией. Потом хлынули слезы, смывая потрясение. Малини оказалась рядом в тот момент, и она держала Лали в удушающих объятиях, которые не давали ей утонуть в горе, необъяснимом и непредсказуемом.
Позже он рассказал ей о смерти их отца. Для нее этот человек умер давным-давно. В тот вечер, когда ее увезли, когда он продал ее, она видела его пьяным в канаве у реки. Лали могла бы поклясться, что он был мертв – мухи кружили над ним, как кружат над дохлыми котятами в дальнем конце поля. Может, она это выдумала, а может, он и впрямь умер, в то время как его тело продолжало жить, управляемое бесконечными молитвами и благословениями ее матери. Как бы то ни было, в воспоминаниях Лали он остался смердящим трупом, облепленным мухами. А вот брат вернулся, разыскал ее и с тех пор навещал – не так уж часто, но достаточно, чтобы напоминать о том, что за плечами у нее история, которая началась где-то в другом месте. Что она не просто существует здесь, в этой клоаке, где девушки истекали кровью, как туши в лавке мясника.
Лали смотрела, как брат пьет из железной кружки, которую она поставила рядом с его тарелкой. Держал кружку высоко над головой, заливая воду в открытый рот. Это зрелище вызвало у нее приступ злости – выходит, едой он не брезговал, но губами не хотел прикасаться к ее посуде. И тут до нее дошло, что точно так же пил их отец. Теперь вот и сын повторял за ним – поднимая кружку выше, чем нужно, а остатками воды споласкивал руки над тарелкой.
Прежде чем Лали успела вымыть посуду и выставить ее на просушку, он подхватил свой потрепанный темно-бордовый шоппер с выцветшим логотипом какого-то магазина. Она вышла его проводить, пока не заметила, как растерянно он поглядывает на женщин вокруг, которые рано приступили к вечерней работе и уже зазывали клиентов. Лали замедлила шаг, в то время как он, наоборот, зашагал быстрее, опустив голову, чтобы не видеть ничего, кроме грязной дорожки, тянувшейся к выходу.
Мужчина задремал. Лали растолкала его, приводя в чувство. Напоминая, что его время истекло, она слезла с кровати. Он открыл глаза и посмотрел на нее. Даже
