полуулыбкам опорожняемых стаканов. Остановившись у барного поручня, он поискал глазами Миртл или Триммера.
– Черт возьми, как тебе удается нагнать здесь такую жару? – крикнул он Ховарду, метавшемуся за стойкой туда-сюда. Бармен повернул к нему вытянутое желтое лицо. Обвисшая, обесцвеченная дымом кожа, казалось, скреплялась на нем металлической скобой черных бровей. Губы растянулись в гримасе узнавания, между ними сверкнули влажные зубы.
– Разгоряченные тела! – ответил он.
Какой-то мужчина за стойкой рассмеялся. Это был Джек Дидион. Одной рукой он обнимал сидевшую рядом женщину старше себя, в длинном мешковатом платье с рисунком в виде темно-синих шевронов. Она работала у Дидиона, доила коров и в будние дни носила только мужскую рабочую одежду. Дидион прошептал ей что-то на ухо, и она, откинувшись назад, громко захохотала.
– Разгоряченные тела! Это точно!
Ее поломанные ногти обрамляли черные дуги въевшейся грязи.
Разноцветные бутылки были составлены пирамидой. После смерти жены Ховард снял круглое зеркало с вытравленными по окружности синими птицами и яблоневыми цветками с ее туалетного столика и повесил его на стену позади бутылок, в результате чего количество их удваивалось, создавая впечатление изобилия и вызывая предвкушение.
Маленькая сцена в конце бара пустовала, но микрофоны и ударные инструменты были установлены. Картонный плакат на подставке, написанный буквами, осыпанными блестками, гласил: «Сахарные чечеточники». Пробираясь в мигающем свете между танцующими, Даб увидел Миртл за столиком у стены, она сидела, подавшись вперед, чтобы видеть входную дверь. Он подошел сзади и положил холодную руку ей на затылок.
– Господи! Так и умереть недолго! Ты почему опять задержался? Я уж заждалась.
Ее каштановые волосы были собраны в пучок, из которого выскользнули шпильки, и он съехал на затылок. Губы были обрисованы помадой в форме маленького ярко-красного поцелуя. На девушке был ее секретарский костюм с гофрированной блузкой. Маленькие ясные бирюзового цвета глаза обрамляли песочного цвета ресницы. Лицо с мелкими чертами и плоская грудь создавали образ слабости и уязвимости, и Дабу нравилась эта иллюзия. Он знал, что на самом деле она тверда, как дуб, – такой аккуратный крепкий дубок.
– А потому же, почему я всегда задерживаюсь: нужно закончить дойку, вымыться, завести машину, доехать сюда. Мы доили допоздна. Обычно меня это не волнует, но сегодня я чуть с ума не сошел, так не терпелось вырваться. Он, думаю, нарочно так медленно доил. Черт побери всю эту безнадегу.
– Ты ему сказал?
– Нет, не сказал. Он же озвереет. Прежде чем сказать, хочу удостовериться, что все его ружья под замком. Я видел, как он взбесился, когда Лоял уехал, а уж если я скажу, что мы собираемся пожениться и уехать, он вообще с катушек слетит.
– От того, что ты откладываешь
