оставлю.
Нетерпеливо ждем очереди, не сводя глаз с дымка и жадно втягивая его ароматный дух.
– Я сегодня десятый раз в аборте, – с гордостью говорит Ткаченко.
– Вот удивил, да я семнадцатый. А всего просидел сегодня в уборной больше четырех часов.
– А я, почитай, уже тридцатый раз.
Коллективно раскуренная цигарка только разожгла аппетит.
– Хлопцы, давайте трясти карманы, авось наберем на тоненькую.
Карманы выворачиваются, и на свет божий извлекаются крохотные табачинки, перемешанные с пылью; с миру по крошке – скрутили цигарку.
– Шухер, алярм!
Все зашевелились, многие расстегнули портки.
– Энтварнунг351, – раздается ободряющий голос стремача, – ошибка.
Входят Самборский и Геращенко. Они неразлучны и во всем похожи друг на друга. Заходят только на минутку: курнут и живо к станкам. Беверте, как говорят немцы.
– Оставь докурить, Герасим.
– Нэ будэ.
Нашел у кого просить. У него зимой снега не выпросишь.
– Самборскому и мне не дашь потянуть?
– Ни, Беломар, нэ будэ.
– Эх ты, хохол хитрожопый! На хаус собираешь? Нэ будэ. Погорит твой хаус вместе с Райшем.
Во второй половине дня на МАД прибыла группа гештаповцев. Сам заместитель начальника гештапо Юго-Западной Германии удостоил нас посещением. Команду вывели во двор и построили «драй-унд-драй». Против нас картинно стали баннфюреры, штурмбаннфюреры и оберштурмбаннфюреры352, а также Дикеншвайн и Самурай.
– Ахтунг! Мице аб!353
Все замерли.
Из толпы гештаповцев вышел переводчик (противная образина, русский белогвардеец). Пункт за пунктом прочел нам правила поведения никсдойчев на территории Гросдойчлянд. Читал громко, внятно, раздельно. Как говорится, с чувством, с толком, с расстановкой.
Правил много, но любое из них заканчивается стереотипным: «Не дозволено, запрещено под страхом сурового наказания».
Особенно пикантно прозвучал один из последних параграфов: «Запрещаются сношения с немецкими женщинами и девушками. Нарушение этого правила наказуется смертью».
Страшное слово показалось нам смешным. «Пошел ты к… со своими доскогрудыми фрауями. Глядеть на них тошно. Пайку сюда подай, иксосос!»
Пайка – вот кумир пленяги, его принцесса грез, его прекрасная Дама. Все прочее – реникса (чепуха). Любовные утехи? Да ведь это нечто трансцендентальное. Они не задевают ни чувств, ни чувственности, они не доходят до сознания. Не слышно столь обычных в мужской среде рассказов о любовных похождениях, анекдотов для некурящих, скабрезных шуток и забавок. Даже матерится наш брат пленяга редко и как-то лениво. Барков ушел куда-то в тень: забыты его прелестные поэмы с фривольным содержанием. А если кто и затянет «Луку М..ищева»354, его тут же прервут:
– Брось, Сергей. Лучше расскажи, как у вас в Сибири варят пельмени и пекут паляницу
Отбой.
Звания баннфюрера не было, званию штурмбаннфюрера в CC предшествовало звание гауптштурмфюрера. Штурмбаннфюрер – звание в СС, соответствовавшее званию майора в вермахте; оберштурмбаннфюрер – звание в СС, соответствовавшее званию оберст-лейтенанта (подполковника) в вермахте.
Смирно! Головные уборы снять!
«Лука Мудищев» – «классическое» произведение «срамной», или «потаенной», литературы, эротическая поэма, созданная в XIX в. и приписываемая автору непристойных стихов Ивану Баркову (1732–1768). Долго бытовала исключительно в устной и рукописной традициях.
