неизменным. Ожидание выматывало и становилось непосильной ношей, как вдруг вдалеке послышались частые шаги и будто бы лёгкий звон или бренчание. Князь тотчас же обратился взором в дальний конец коридора. То шли трое холопов. Они были ряжены в яркие расписные ткани, на поясах да вороте поблёскивали жестяные бусы да медяки, что постукивали друг о друга при каждом шаге. В руках несли слуги подносы из серебра с кушаньями – то была жареная птица в окружении зелени и отварных овощей. Следом за дичью несли четыре кувшина с питьём. У холопа, что замыкал ряд, за пояс была заткнута деревянная дудка с резьбой.
Едва завидев слуг, Малюта тотчас же открыл дверь. От удивления князь Кашин замер на месте, глядя в царскую палату. Государь сидел, развалившись на троне. Роскошное одеяние расстилалось по подлокотникам. Подле царя сидела его супруга и заливалась громким смехом. Быстрый взгляд бросила царица на угощение и хлопнула в ладоши, как дичь стали подавать ко столу.
Первым обернулся мужик, сидевший спиною к двери, и в нём Кашин тотчас признал Алексея Басманова. Взгляд опричника радостно озарился, как холопы принялись подавать кушанье. Пришлось убрать большую карту со стола – тем занялся юноша, которого ранее князь Кашин не видел при дворе. На том был кафтан из тёмно-зелёного бархата, исшитый золотом. Холоп с низким поклоном отдал дудку юному боярину, и тот с интересом осмотрел её.
Если в палате и вёлся разговор о делах государственных, то звон серебряных чаш да смех давно заглушили его. Перед лицом князя Кашина Малюта закрыл массивную дверь и встал всё с тем же невозмутимым лицом, что и прежде. Иван сложил руки на груди и тяжело вздохнул.
– Говорю же, государь не принимает, – произнёс Малюта, непоколебимо стоя на своём посту.
– Лишь скоморохов принимает да чёрта татарского этого Басмана? – спросил Иван, махнув на дверь.
Опричник преисполнился странной радости, да спрятал улыбку свою в бороде, чуть наклонив голову.
– Ступай, Вань, – со снисходительностью в голосе произнёс Малюта.
– Не отступлюсь, – твёрдо ответил князь. – Жизнь брата моего, оклеветанного, изгнанного, в моих руках. Ежели отступлюсь, как мне предстать потом на суде небесном? И да поможет мне Бог в суде земном, но не отступлюсь я, Гриша. Не отступлюсь.
Малюта глубоко вздохнул.
– От же унижение будет для рода вашего, и без того страждущего, – произнёс Малюта, исподлобья глядя на князя, – ежели тебя, Ванька, по всем палатам силою волочить придётся да на мороз вышвыривать, а?
Иван Кашин поморщился лишь от той мысли.
– Не гневайся, Ваня. Не дури, не губи себя, – продолжил Малюта. – Того гляди – утомился ты дорогою? Так приляг же, княже, приляг в покоях своих. Будь гостем, Ваня. Будь гостем, и да будет тебе.
– Как же почивать велишь, коли ведаю я, что гибнет брат мой, кровь моя? – спросил Иван, и лицо его исказилось в неизъяснимой скорби, да сердце не сдержалось.
– Не ведаю, да и нет с меня на то спросу. Ступай, –
