, то сделано. По крайней мере утром 14 сентября 1895 года по дороге на загородную дачу он думал о вещах, совершенно никак не связанных с Шекспиром, убийствами или хоть каким-то нарушением Уголовного уложения.
– Вы слышите? Кажется, выстрел… – спросил извозчика тот же высокий молодой человек, резко дернув головой влево. К сожалению – или, может, напротив – к своему счастью он ничего не увидел: повозка проезжала мимо тонкой густой полоски леса и заметить сквозь нее хоть что-то едва ли было возможно.
– Не могу знать, барин, – медленно и лениво хотел ответить возница. – Охотники, должно быть…
Молодой человек покачал головой, предугадав ответ, и полез в карман за часами. Снова раздался выстрел.
– Нет, на охотников не похоже – это пистолетный выстрел, не ружейный, – подумал пассажир и взглянул на циферблат. – Будьте любезны, отвезите в ближайший полицейский участок, не нравится мне…
Раздался третий оглушительный выстрел, словно бы усиленный прошлыми звуками.
– Гони быстрее! – приказал пассажир, перейдя на крик и на «ты», что совершенно ему было несвойственно. – Здесь явно что-то произошло. Быстрее!
Извозчик пожал плечами, но развернул повозку и свистнул кнутом. Экипаж помчался в обратную сторону, оставляя позади подозрительное место. Вполне возможно, там и в самом деле свершилось преступление, но оно также могло быть обычным местом для охоты. Звук выстрелов растворился в огромных пространствах, отразился от высоких сосен и медленно стал затихать.
Часть первая
Экспозиция
Глава 1
Залитая солнечной позолотой опушка леса казалась безжизненной, тревожным ре-минором шумели старые сосны. Еще теплое сентябрьское солнце медленно поднималось и неспешно пряталось в облаке, рассыпавшемся мягкой хлопковой ватой на сером небе. Подгоняемые осенним ветром, рано утром убежали грозовые тучи, оставив после себя только сырую траву на поле. Та, что уже пожелтела, сверкала желтоватыми бриллиантами, а зеленая напоминала изумрудные россыпи – такие яркие, будто их вымазали анилиновой краской.
Идиллию нарушали лишь три человека, стоявшие около полицейской кареты, да два трупа, безмятежно лежавшие перед ними.
– Уваров, Владимир Алексеевич, надворный советник, – отрекомендовал себя следователь – довольно высокий, но сутулый господин в мундире. – Это дело, полагаю, буду вести я – и вы, профессор, должны понимать: ваши показания чрезвычайно важны. В первую очередь – для вас самого. Интересная, видите ли, картина получается: убийц вы не видели, убитых тоже, преступления не застали – однако ж явились в участок и привели нас – заметьте, безошибочно привели – к месту убийства. Очень интересная картина получается, не находите? Нет? Профессор?
Тот и ухом не повел: по всей видимости, он не слышал ни одного слова, а только туповато смотрел куда-то вдаль и едва слышно намурлыкивал себе под нос увертюру из «Фенеллы».
– Профессор? – еще раз спросил его следователь и легонько дернул свидетеля за рукав плотного пальто, которое больше подошло бы на раннюю зиму, чем на осень, даже самую холодную. А, между тем, осень 1895 года была для Петербурга довольно теплой.
Молодой человек, которого пока что почтительно называли профессором, напоминал собой знаменитого в свое время тенора Энрико Кальцолари – «завернутого в вату, и кушающего с ложечки манную кашку, подносимую нежной рукой супруги». Под зимним пальто профессора, который боялся всякого сквозняка, виднелся опоясывающий шею шерстяной шарф и утепленная жилетка, не считая всего остального. Он нервно дернулся, голова его так резко повернулась и так громко произнесла реплику, что даже опытный полицейский невольно отступил на шаг: «Да? У вас… ко мне вопросы?»
Не то, чтобы сыщик возмутился – скорее, опешил: что, в конце концов, этот субъект себе позволяет? Мало того, что он завалился рано утром в участок, ничего толком не объяснил – теперь, когда есть все основания считать его главным подозреваемым, еще и ничего не слушал. Он промедлил с ответом.
– Так чем обязан? – сделав секундную паузу, переспросил нагловатый профессор. – Если у вас есть вопросы, извольте – можете задавать.
Что греха таить? – в тот момент Уваров хотел в открытую сказать все, что думал на этот счет – а думал он о свидетеле в выражениях исключительно непечатных – но все-таки сдержался. Обычным ровным голосом, который подобает чиновнику среднего ранга, он сказал: «Вопросы есть и множество, господин профессор. Прежде всего, мне бы хотелось знать, как вы в такой ранний час тут оказались?»
В отличие от него господин профессор не счел нужным скрывать недовольство. Капризным – как у всякого тенора – голоском он обиженно проворчал: «Вам не доложили…». И хоть это было утверждением, а не вопросом, чиновник все же безмолвно ответил, слегка покачав головой. Означать это должно
